На телеканале "Россия" прошла премьера фильма "Исаев" о том периоде жизни штандартенфюрера Штирлица, когда он назывался Всеволодом Владимировым и придумал себе первый неброский псевдоним — Максим Максимович Исаев. По первым трем сериям "Исаева" ЛИДИЯ МАСЛОВА почувствовала, что режиссер Сергей Урсуляк стилистически еще не совсем оправился от успеха своего сериала "Ликвидация".
В "Ликвидации", откровенно копировавшей "Место встречи изменить нельзя", Сергей Урсуляк проявил такой талант имитатора, что можно было ожидать от "Исаева" нескольких очередных мгновений весны. Однако в "Исаеве" Сергей Урсуляк на строгую стилистику "Семнадцати мгновений весны" особо не замахивается — похоже, его еще не отпустило "Место встречи", вдохновляющее, наоборот, на непринужденную развязность и, что называется, "вкусную" актерскую игру, которая преобладала и в "Ликвидации". То, что многие актеры в "Исаеве" переигрывают, наверное, в каком-то смысле работает на лаконичный имидж скупого в своих реакциях главного героя и подчеркивает его благородную статуарность. Он написан Юлианом Семеновым как монохромный силуэт, обведен по контуру, но не раскрашен: в романе "Бриллианты для диктатуры пролетариата", где впервые появляется Всеволод Владимиров, Юлиан Семенов описывает скорее мозг героя, вместо того чтобы поподробнее описать внешность и повадки этого блестящего молодого человека с европейским лоском.
Приблизительность этого портрета Исаева автор фильма мог бы обернуть в свою пользу и позволить себе большую свободу в интерпретации исаевского образа. Возможно, стоило бы абстрагироваться от лиозновского Штирлица и дать возможность 30-летнему герою быть совсем не похожим на себя же 50-летнего — все равно, кто бы ни оказался на месте Даниила Страхова, сравнение с Вячеславом Тихоновым неизбежно будет не в его пользу. Однако Сергей Урсуляк опять идет по пути подражания. При первом же появлении Всеволода Владимирова на экране увлечение режиссера "Местом встречи" продолжает парадоксальным образом напоминать о себе: когда красноармейцы, не подозревающие, что ротмистр Исаев, служащий у Колчака, на самом деле работает в ЧК, дают пленному белогвардейцу по морде, герой со свежей ссадиной на щеке и свесившейся на лоб прядью, становится очень похож на Фокса из "Места встречи", разве что помоложе.
Это мимолетное сходство проходит, когда герой приводит волосы в порядок, зализав их назад, и принимается копировать Вячеслава Тихонова, делая те усталые всепонимающие глаза умной собаки, по которым немцы, будь они попроницательней, сразу раскусили бы Штирлица, — такая чистокровная славянская тоска струится из этих глаз. Даниил Страхов присваивает себе это выражение, — и чисто технически его воспроизвести нетрудно, однако штирлицевские глаза на исаевском лице живут своей отдельной жизнью: они ему словно великоваты, его герой внутренне еще не дорос до этого мудрого взгляда.
Впрочем, было бы несправедливо сказать, что режиссер Урсуляк и сценарист Алексей Поярков образ своего героя никак не углубляют, предлагая всего лишь омоложенный аналог задумчивого, молчаливого Штирлица. Есть у них все-таки одна своя находка: психологическую функцию, которую в фильме Лиозновой выполняла жена героя, то есть эмоциональной провокации, проявляющей, насколько на самом деле мягок внутри закованный в стальную броню сдержанности разведчик, у Исаева выполняет ершистый папа-меньшевик. То, что его играет Юрий Соломин, в свете склонности Сергея Урсуляка к играм с кинематографическим контекстом создает довольно неожиданную загогулину в телесериальной генеалогии, в которой Штирлиц, только что походивший на Фокса, оказывается сыном "адъютанта его превосходительства".