Президентское служение Бориса Ельцина началось в июле 1991 года в Кремле под звуки глинкинского "Славься!", исполненного, правда, без слов.
В демократическом угаре 1991 года связь между вступлением в должность первого всенародно избранного президента России и эпилогом из "Жизни за царя", изображающим вступление в должность первого соборно избранного русского царя, замечена не была. Уже к осени 1993 года аллюзии насчет династии Романовых стали распространенными, правда, сравнение шло преимущественно не с первым, а с последним из царей этой династии — "наш царь — Мукден, наш царь — Цусима, наш царь — кровавое пятно". Таким образом, русская общественность за два с небольшим года прошла путь, для которого в прошлый раз России понадобилось триста лет.
Затем, однако, случился раскол в общественных настроениях. Часть общества укрепилась в лозунге "Долой самодержавие!", что предполагает устойчивую ненависть также и лично к правителю. Другая часть, памятуя, что вслед за лозунгами приходит Февраль 17-го, а за ним и Октябрь, стала рассматривать личность правителя как более приемлемую.
Должность верховного правителя вообще трудна, а в эпоху СМИ — труднее вдвойне, ибо он разом должен отвечать двум противоречивым требованиям. С одной стороны, "он бодро, честно правит нами, Россию вдруг он оживил войной, надеждами, трудами", что предполагает активные public relations, с другой — "не должен царский глас на воздухе теряться по-пустому", что предполагает, напротив, таинственность и уединенность власти. Первые годы ельцинского правления особо поражали контрастами между этими двумя состояниями: юношеская активность, кинжальная реакция в дни ГКЧП — и загадочное сочинское бездействие в октябре, на фоне все ускоряющегося развала; отчаянная схватка с Хасбулатовым осенью 1993 г. — и новая спячка едва ли не до "черного вторника" осени 1994-го. Это приписывалось либо расслабленности, либо известному пороку, но, возможно, дело было проще и невиннее — перед глазами еще был жив пример Горбачева, чей глас на воздухе терялся настолько по-пустому, что это было даже неприлично. Возможно же, что властный инстинкт подсказывал президенту РФ: бодрая активность есть последний стратегический ресурс, который надо пускать в дело лишь в критический момент, как Наполеон старую гвардию. Предвыборные поездки, манифестирующие заветную русскую мечту "небось прыткие были воеводы, а все побледнели, как пришла царская расправа", существенно подняли ельцинский рейтинг, но что было бы с этим рейтингом, если бы расправа и милость были перманентно показываемыми по ТВ процедурами?
Если говорить о ключевом слове, определяющем образ президента РФ, то это будет резко-обрубающее "Хватит!", вполне соответствующее тому принципу, что главный смысл правления в наличии над страной такого человека, который и может, и обязан в нужный момент властно сказать: "Нет, так не будет!". В конституции невозможно записать, что президент РФ есть "бог из машины", но отстоявшаяся и признанная всеми функция президента заключается как раз в этом. Комическим образом эту главную статью неписаной российской конституции признали даже и отчаянные критики Ельцина из демоппозиции, смелость которых базируется на простодушно исповедуемой вере в то, что Ельцин все равно как-нибудь извернется, а потому коммунистов можно не бояться — "такую силу имеют в Испании народные обычаи".
Говорят, что идеальный архетип российского правителя — это ставший царем Иван-дурак, умеющий с помощью чудесных животных и волшебных помощников выпутываться из самых гибельных положений. Такая архаика, возможно, проигрывала бы на фоне правителя чисто европейского типа (и то неизвестно, приняла бы страна такого правителя), но на фоне конкурентов — просто дураков сказочный герой сумел утвердиться в роли вполне приемлемого государя.
МАКСИМ СОКОЛОВ
--------------------------------------------------------
Спустя пять лет реформ одни объявляют яко не бывшими столь объемные преобразования, сделанные в столь огромной и перекособоченной стране — и притом достаточно умеренной ценой. Другие объявляют преобразования чрезвычайно обширными, но при этом смертоносно губительными. Конечно, правы и те и те. Первые — в том, что за пять лет коммунистическая Россия не преобразовалась не то что в Небесный Иерусалим, но даже в великорусскую Швейцарию. Вторые — в том, что если страна 70 с лишним лет вела противоестественный образ жизни, то вольные или невольные носители этого противоестественного образа должны испытывать жесточайшую ломку. Одним не нравится то, что опустившийся алкоголик тут же не обратился в молодого, богатого и красивого яппи, других исполняет праведного гнева то, что злые люди не дают опохмелиться.
Удивительно не то, что, как первых, так и вторых, оказывается достаточно много, а то, что за эти пять лет им все же не удалось окончательно опрокинуть мучительно разворачивающуюся российскую телегу. Впрочем, "счастливцем никого до смерти не зовите" — избирательный кризис в самом разгаре.
-------------------------------------------------------