Сила страшной красоты

рассказывает Сергей Ходнев

Перед входом на эту выставку, по-хорошему, следует вешать так непривычную для художественного музея табличку: "Детям до ... вход не рекомендуется". Вроде бы и Испания, которая мало у кого сейчас ассоциируется с чем-то мрачным, и тема "сакральное" — сакральному сейчас вроде бы негоже быть страшным или отталкивающим. И все же какую-нибудь искусно раскрашенную "Голову Иоанна Крестителя" Хуана де Месы, явно сделанную с натуры (отрубленные головы вряд ли были в XVII веке раритетом), впечатлительным детям правда лучше не показывать, как и многие другие экспонаты — всевозможные образы Страстей Христовых, к примеру. Все это — то есть испанские полихромные деревянные скульптуры XVII века и тогдашняя живопись, также религиозного содержания, которая, как показалось кураторам, была этой скульптурной традицией вдохновлена,— искусство для взрослых.

Впрочем, тогда, в XVII веке, оно мыслилось как совершенно общедоступное, и в этом была известная функция: такому религиозному искусству все возрасты должны были быть покорны. А дети — что дети, дети тогда были другие, тогда семейства от мала до велика в самом хорошем настроении и в лучших нарядах ходили как на праздник посмотреть, как пару-тройку-десяток людей сжигают заживо.

Только не стоит думать (а так думали вполне уважаемые люди и в XIX, и в ХХ веке), что это искусство — просто порождение жутких нравов и жуткого фанатизма, специально придуманное для того, чтобы держать в повиновении забитые народные массы. Тут все на самом деле куда тоньше. Нравы в тогдашней Испании были не особо человеколюбивыми, это верно, но остальные страны не то чтобы отставали; во время Тридцатилетней войны, перепахавшей Европу, протестантские войска устраивали в захваченных городах такие же чудовищные по современным меркам зверства, что и католические, это было в порядке вещей. Испания действительно представлялась для всех остальных европейцев не обиталищем этакого сплошного средиземноморского веселья, а чрезвычайно суровой страной, но это, скорее, из-за невероятной чопорности принятых в приличном обществе манер и из-за жесткости придворного этикета. Да, Филипп IV, которого так часто портретировал Веласкес, никогда не смеялся, если верить современникам. Да, тогдашним девушкам благородного происхождения чуть ли не с детства расплющивали грудь жестким лифом, чтобы никто не подумал, что у них могут быть соблазнительные формы. Ну и что же? Это все-таки время "El Siglo d`Oro", испанского золотого века, когда стране было чем похвалиться не только по части политического могущества и обширности заморских территорий, но и по части культурного расцвета. У того же Лопе де Веги было, говорят, около тысячи комедий. Комедий, а не благочестивых драм, хотя и они тоже были. Пресловутый чопорный двор вообще любил развлечения, в общем, кроме развлечений, короли ничем и не занимались, оставив государственные дела министрам. И у того же Филиппа IV, жертвы кровосмесительных габсбургских браков, даром что он похож на портретах на безразличный ко всему живому овощ, даже и внебрачные дети бывали в дополнение к одиннадцати законным.

То, что делали испанские скульпторы (причем в соавторстве с художниками, которым надлежало расписывать все эти изваяния), было, с одной стороны, затеей не только идеологической, но и эстетической. Максимально точное и наглядное до обманчивости изображение натуры в те времена все-таки было важной художественной задачей, если оно при этом было соединено с какой-то программой или каким-то концептом — и подавно, и вот разрисованные статуи святых давали здесь возможность достичь такого идеала, к которому приближались мало какие из европейских школ.

С другой стороны, задачи чисто церковного свойства перед этим искусством, конечно, также стояли, но это не были запросы в лоб — сделай, мол, чтоб пробирало. У католической церкви тогда был период сложный и во многом творческий. Оказавшись перед фактом отпадения в протестантизм половины Европы, она поняла, что плыть по течению и жить как раньше больше нельзя: нельзя закрывать глаза на грубые суеверия и невежество, на лицемерие, на приватные эротические шоу в Ватикане, на сознательное пренебрежение к непросвещенной пастве. Надо было собраться и консолидироваться, упорядочив все стороны церковной жизни, и этим как раз и занимался Тридентский собор, заседавший с перерывами почти 20 лет, с 1545 по 1563 год. Чтобы дать понятие о важности принятых тогда решений, достаточно сказать, что последующие четыреста лет римско-католическая церковь во всем мире жила исключительно по установлениям этого собора. Естественно, собор заинтересовался и искусством. Довольно долго церковь вполне примирительно относилась к тому, что художнику может взбрести в голову написать в качестве алтарного образа, а теперь стало понятно, что какие-нибудь не в меру сознательные элементы, вместо того чтобы любоваться, могут объявить этот образ соблазнительным и языческим. Отцы собора еще и музыкой заинтересовались, думая вообще отменить из-за злоупотреблений полифоническую музыку в храме и остаться при унисонном григорианском пении. По преданию, положение спас композитор Палестрина, написавший мессу, которая отличалась настолько ясным и красивым языком, что заседавшие в Триденте (современном Тренто) иерархи сочли ее достаточным аргументом в пользу гармонического аккорда в церковном пении. Ну, с музыкой духовенству по профессиональным причинам было привычнее иметь дело; насчет искусства ограничились более общими формулировками. Но, кажется, как раз испанское искусство, представляемое на выставке, особенно годится на то, чтобы отвечать и этим формулировкам, и тому времени, на которое они были рассчитаны.

Музыка тут тоже кстати: всякий знакомящийся с церковной музыкой первых композиторов тогдашней Испании, Кристобаля де Моралеса и Томаса Луиса де Виктории, испытывает даже некоторую оторопь от того, что вот этот яркий, даже яростный испанский католицизм выражается в очень суровой и трезвой, несмотря на всю духовную напряженность, музыке. И к искусству тоже надо присматриваться. Жутковатых сюжетов действительно полно — пресловутая голова Предтечи, замученное тело св. Серапиона кисти Сурбарана, обессиленный после бичевания Христос на полотне Веласкеса, резной "Мертвый Христос" Грегорио Фернандеса и прочие "страстные" экспонаты, включая "Распятие" того же Сурбарана. Или вроде бы нейтральные статуи св. Франциска Ассизского, восходящие на самом деле к довольно макабрической истории — в 1449 году папа Николай V, вскрыв гробницу Франциска, обнаружил нетленное тело святого, стоящее с полуприкрытыми глазами и с как будто бы только что кровоточившими стигматами. Но есть во всем этом какая-то строгая, прохладная и отвлеченная красота, само настроение этого искусства, демонстрируемого в больших количествах, так дисциплинирует, что видеть в нем истеричное упоение кровавыми подробностями как-то неловко. В этом смысле вполне безопасно показывать тут же, например, эпизод из жития Бернарда Клервосского, изображенный Алонсо Кано: в тот момент, когда истомленный постом святой произносил перед статуей Богоматери слова богородичного антифона "monstra Te esser Matrem", "яви себя Матерью", Богородица-де уронила на его губы несколько капель своего молока. Вроде бы двусмысленная история, как и, допустим, знаменитое видение св. Терезы Авильской, которой в момент сладостнейшего молитвенного экстаза явился ангел, пронзавший ее большим золотым острием; но это над соответствующей скульптурной группой Бернини можно при большом желании хмыкнуть, а тут, будь на выставке и такой сюжет, наверняка все было бы уж так серьезно, что не до хмыканья. Ну а утомляющимся от этой серьезности, которая все-таки на выставке приобретает, скорее, ученые обертоны, можно предложить хотя бы посмотреть показывающийся при экспозиции фильм о том, как подобные скульптуры живут в обычном быту испанских церквей. Дело в том, что не случайно часть демонстрирующихся здесь скульптур представляет собой, собственно, просто головы — их, вместе с резными руками, приделывали к каркасу, который полагалось одевать в разные одежды сообразно церковному календарю и носить в таком виде в праздничных процессиях. Так до сих пор и происходит в старинных испанских городах по праздникам: семейства от мала до велика в самом хорошем настроении и в лучших нарядах ходят посмотреть, как над толпой плывут эти реалистично сделанные и нарядно разодетые святые. Хотя все-таки приятно, что при этом никого больше не сжигают.

Лондон, Национальная галерея, до 24 января