Мужество с иголкой
500 лет первому офорту в галерее «Шлем»
Фонд-музей графических искусств «Шлем» отмечает серьезный юбилей — 500 лет первому офорту — и чествует его изобретателя Даниэля Хопфера. С чувством и толком подобранная экспозиция представляет все разнообразие этой наиболее мужественной из графических техник — своего рода Букварь офорта.
По легенде, оружейник Хопфер придумал офорт в процессе декорирования доспехов, протирал выцарапанный на шлеме красивый рисунок — и невзначай получил оттиск. Во всяком случае, самые ранние из известных офортов принадлежат именно ему. Надо признать, что за половину тысячелетия техника заметно развилась, но технологическая база осталась прежней и сомнительной в смысле охраны и гигиены труда: художник покрывает металлическую пластину лаком, царапает иглой, травит кислотой, вдыхая не самые полезные испарения, мажет краской — и печатает оттиск.
В тех авторах, что выбирают офорт, есть что-то от подвижников. По моему скромному мнению, усилия, которые автор затрачивает для создания гравюры, не пропадают втуне — а заряжают листы брутальной созидательной энергетикой. Потому этой технике присуща безусловная мужественность и страстная выразительность, сопряженная с глубоким интеллектом. Одним словом, на мой взгляд, офорт — самое подходящее занятие для мифологических титанов вроде Прометея (хотя, если бы ему известен был офорт — кто знает, а вдруг остались бы люди без огня и вареной пищи).
Фонд-музей графических искусств «Шлем» выставляет свои экспозиции в атриуме Атриум Палас Отеля, среди цветков спатифиллумов, в самых подходящих для экспонирования графики условиях. Надо заметить, что в наиболее почетных собраниях, вроде венской Альбертины или Британского музея, еще более сумрачно — графика света не любит. Но, с другой стороны, без света ее не разглядишь — вот и приходится музейщикам искать золотую середину.
Вместе со «Шлемом» пятисотлетний юбилей отмечают 33 художника (кажется, и это былинное число подчеркивает мужественную стать офорта). В частности, московский график Юрий Перевезенцев, чьи работы находятся в коллекциях Третьяковки, Пушкинского, Русского музеев. Его крохотного, примерно 5х5 см, Шопена трудно разыскать в кустах спатифиллума, но дело того стоит. Техника Перевезенцева безупречна, легкие линии создают практически акустический эффект: зритель видит не только Шопена с развевающимися власами, но и, кажется, осязает его музыку, скорее всего, вторую сонату.
Многообразие приемов офорта испробовал в своих ранних, 80-х годов, работах екатеринбуржец Владимир Ганзин. Он не только скреб металлические пластины иглой — посыпал их сахаром или солью, мазал кистью, смоченной в кислоте... Сочетание лависа, резерважа, акватинты в его листах позволяет одним махом оценить различие выразительных средств. Благодаря такому синтезу, скажем, петербургские каналы Ганзина настолько выразительны, что производят впечатление окна в какую-то параллельную вселенную.
Ганзин использует практически все манеры, кроме разве что самого трудоемкого меццо-тинто, когда гравер бесконечно долго делает доску шероховатой, качая по ее поверхности инструмент-«качалку» вроде неваляшки с колючим дном. На выставке имеются меццо-тинто, сделанные сплошь представительницами слабого пола: очевидно, мужчинам не особенно нравится заниматься довольно нудной работой. Эта техника дает, как кажется, осязаемо бархатную поверхность, но дамы используют ее не совсем по назначению: на выставке имеются букеты, выполненные в «черной манере».
Ландыши — не единственный пример нецелевого использования офорта. Для изображения влюбленного козла (Goat in Love) вроде бы вполне достаточно рисунка, но Александр Вохменцев зачем-то выбрал офорт. Впрочем, и в этом можно отыскать «плюс», определив для себя, на что годится такая техника, а где ее применение противоречит здравому смыслу и попусту увеличивает энтропию Вселенной.
Международная галерея графики «Шлем» / до конца ноября