МДТ — Театр Европы выпустил премьеру спектакля "Прекрасное воскресенье для разбитого сердца" по одной из последних пьес знаменитого американского драматурга Теннесси Уильямса. АНДРЕЙ ПРОНИН убедился, что доверять слухам о том, что худрук МДТ позволил ученицам последнего призыва притащить на сцену плохо отрепетированную мелодраму, не следует.
Слухи не подтвердились. Хотя господин Додин действительно уделил театральному сочинению учениц меньше внимания, чем "Повелителю мух" (см. "Ъ" от 8 июня), которого много и упорно репетировал с мужской половиной Молодой студии театра. Но это, очевидно, произошло из-за актерских проблем юношей, а не девушек. В мужской части студии наблюдается текучка: выпускников Додина там осталось раз, два и обчелся, превалируют стажеры, пришедшие из других театров и от других учителей. В "Прекрасном воскресенье" подобных проблем не наблюдается. Другое дело, что режиссура "Воскресенья" иногда кажется школярской: неуверенные мизансцены, недостаточно слаженный ансамбль, психологическая приблизительность в ряде эпизодов. Что бы ни писали в программке, но все же репертуар МДТ пополнила, наверное, постановка Елены Соломоновой, талантливого, но начинающего режиссера, — а господин Додин лишь помогал ей на завершающем этапе репетиций.
Не исключено, что оно и к лучшему. Поздние тексты Уильямса очень отличаются от ранних — бродвейских хитов вроде "Стеклянного зверинца" или "Трамвая "Желание"", образчиков "хорошо сделанной пьесы". В драмах, написанных незадолго до кончины автора, бродвейского глянца нет, действие статично, заметно влияние литературы абсурда — тут важно поймать спрятанную между строк интонацию автора, одновременно ироничную и исповедальную, передать своеобразную эмоциональную экзальтацию, которой проникнуты эти пьесы. Вот по части экзальтации молодые оказываются точнее стариков: молодость органичней сочетает безысходность отчаяния и, казалось бы, не совместимое с ней настроение праздника — "праздника общей беды".
Беда у четырех героинь спектакля не то чтобы общая — четыре разных автономных беды, но пьеса устроена так, что с какого-то момента их "разбитые сердца" оказываются двойниками и смотрятся друг в друга как в зеркало. Снобка и стерва Элина в убедительном исполнении Елены Соломоновой — хищная львица лишь по внешнему впечатлению, а на самом деле беззащитная и смертельно одинокая старая дева, украдкой вытирающая слезы в промежутках между язвительными словесными эскападами. Хлопотливая мещанка Боди (многоопытная Ирина Тычинина) не может иметь детей и преобразует нереализованный материнский инстинкт в душную опеку над всеми, кто попадется под руку. Софи Глюк (Уршула Малка с неподвижным лицом — античной маской страдания), в свою очередь, вечный ребенок, отказывающийся жить во взрослом мире, — клинический случай: одиночество, возведенное в куб, и беспомощное, и агрессивное. Эти трое кружат вокруг главной героини пьесы Доротеи (несомненная актерская удача Елизаветы Боярской), словно падальщики, предчувствующие чужое несчастье, или же навязчивые пропагандистки некоего тайного клуба разбитых сердец. Доротея напрасно прижимает к груди телефон, надеясь вымолить у него звонок от любимого (одинокая женщина наедине с телефоном — расхожий мотив драматургии XX века, возьмите хоть "Человеческий голос" Кокто); любимый помолвлен с другой, а брошенной девочке остается только заедать беду антидепрессантами.
Выморочная фармакологическая бодрость и становится формулой спектакля. Волей сценографа Александра Боровского действие разворачивается на раскаленной крыше — именно туда в жаркий день поднимаются героини. Спектакль открывается уничтожительной аллегорией: Боди раскладывает поджаренные цыплячьи тушки. Но "разбитые сердца" не желают быть покорными судьбе бройлерами. Доротея приведет в порядок волосы и оденет элегантное платье, Боди украсит себя экзотическими цветами, Элина сохранит гордую осанку в самых рискованных ситуациях, даже сумасшедшей Глюк весьма к лицу полосатый халатик. Иногда спектакль походит на дефиле: экстравагантные позы, яркие наряды, полуэстрадные миниатюры на авансцене. Завсегдатаю сурового МДТ трудно в это поверить, но присутствует даже мажорное хоровое пение в финале. Show must go on, настоящая женщина не ударит в грязь лицом перед потенциальной соперницей даже в морге, а праздник общей беды — он все равно какой-никакой, а праздник. Выходит страшно весело — точнее сказать, весело и страшно.