Ограничение темы

Григорий Дашевский

Даниэль Пеннак — автор множества сентиментальных, но нисколько не пошлых детских книжек и "иронических детективов" ("Собака Пес", "Глаз волка", серии о Камо и Бенжамене Малоссене) — написал книгу о двоечнике, то есть "о непонимании, этой муке мученической и ее побочных эффектах". Пеннак пишет, опираясь на двойной собственный опыт: в школьные годы он был двоечником, а потом много лет преподавал в школе французский язык и литературу, то есть состояние и страдальца-школьника и страдальца-учителя знает изнутри.

Книга построена как некая смесь рассуждений и воспоминаний, можно назвать ее длинным эссе — с той оговоркой, что Пеннак нигде не впадает в эссеистическую закругленность: он все время остается рядом со своим несчастным героем, не бросая его ради складных психологических или социологических схем. Это книга "не о той школе, что меняется вместе с изменяющимся обществом, а о том, что остается неизменным, именно о некой постоянной величине, о которой никогда не говорят: о совместных страданиях двоечника, его родителей и его учителей, о взаимодействии всех этих школьных страданий".

И действительно вся книга — не о порче нравов, не о распаде семейных ценностей, не о катастрофе в системе образования, то есть не о "проблемах", а именно об этих страданиях отдельного школьника и о том, как его от них спасти. "Тем, кто связывает появление банд единственно с проблемой окраин, я говорю: вы правы, да, безработица, да, скопление асоциальных элементов, да, этнические группировки и т.д. Но не будем недооценивать единственного фактора, на который мы можем повлиять лично и который уходит корнями во тьму педагогических веков: стыд ученика, который не понимает того, что все вокруг понимают, и его одиночество в этом мире понимающих. Только мы — неважно, учили нас этому или нет,— можем освободить его из этой тюрьмы". (Пеннак не только сам не хочет искать далеких и глубоких ответов на вопрос "Ну почему же он не может (не хочет) учиться?" — он наглядно и смешно показывает, что сами эти поиски причин — в раннем детстве двоечника или в социологии окраин — составляют неотъемлемую часть общих страданий.)

В этом очерчивании, ограничении темы, в точности жеста, которым Пеннак выделяет ту зону, где страдает двоечник и где можно и нужно что-то с этими страданиями сделать,— главнейшее достоинство книги. Почему, из-за чего человек вдруг отстал, перестал понимать — неважно; важно, что именно он теперь, в этом положении непонимающего, испытывает и как именно ему помочь. Пеннак описывает разные стороны "двоечного сознания" — страх, стыд, слабость, одиночество,— описывает, например, как двоечник мечется между школой и домом, "тратя всю свою умственную энергию на плетение тончайшей сети квазисоответствий между школьным враньем и домашней полуправдой, между объяснениями, которые он давал одним, и оправданиями, которые представлял другим, между карикатурами на учителей, которые он рисует родителям, и намеками на семейные неурядицы, которые он сообщает на ушко учителям, капля правды тут, капля правды там, обязательно, иначе нельзя, потому что они — родители и учителя — могут в какой-то момент встретиться, этого никак не избежать, а значит, надо это учитывать, помнить об этом, полируя до блеска правдоподобные выдумки, которыми придется кормить их во время встречи. Энергия, мобилизованная такой умственной деятельностью, несоизмерима с энергетическими затратами хорошего ученика на приготовление домашнего задания. Наш плохой ученик кладет на это последние силы. Хочет он того или нет, но на нормальную работу у него просто не остается сил".

Пеннак говорит о школьных страданиях без всякого сюсюканья, без всякой интонации разговора о "деточках", он формулирует с традиционной французской ясностью и абстрактностью (прекрасно переданными в переводе Серафимы Васильевой) — в его изложении сознание двоечника перестает быть "детским", то есть заведомо непохожим на наше, взрослое, а становится просто сознанием человека, попавшего в ситуацию двоечника,— и поэтому нам легко перенестись внутрь этого сознания: "когда ты не видишь для себя впереди никакого будущего, то и в настоящем тебе никак не укорениться. И вот ты сидишь за партой, а сам находишься в совсем другом месте, там, где нет ничего, кроме сожалений, где время остановилось, где муки твои будут вечными".

Ради самой этой возможности побывать в шкуре двоечника (или понять, что ты из нее почти никогда и не вылезаешь) уже стоит прочесть книгу, но у Пеннака есть и два не то чтобы рецепта, но конструктивных соображения. И они, как ни странно, не портят дела. Первое соображение такое — двоечнику нужны не сочувственные и воодушевляющие беседы, а разговоры исключительно на языке самого предмета: "Грамматические болезни лечатся при помощи грамматики, орфографические ошибки искореняются при помощи упражнений, страх перед чтением преодолевается чтением, боязнь не понять — погружением в текст, а привычка думать вообще приобретается благодаря размышлениям, ограниченным темой, которой мы занимаемся здесь, сейчас, на этом уроке, в классе, где мы сейчас находимся". А второе соображение еще проще — надо отказаться от "возвышенного" представления об ученике, которого можно учить без трудностей, а "самым что ни на есть нормальным учеником" считать как раз двоечника. Вряд ли после этого совета Пеннака учителя сразу отвернутся от школьных праведников и повернутся к школьным грешникам, но хотя бы эти грешники и их семьи будут знать, что на них не лежит вечное проклятье.

СПб.: Амфора, 2009