Среди принесенных чеченской войной бед не последнее место занимает раненное на этой войне политическое сознание демократов, отныне склонных видеть все исключительно через призму Чечни.
В начале 80-х годов в Америке была популярна карикатура, изображающая "мир по Рейгану". Политическая карта земного шара представала на ней в сильно деформированном виде. В соответствии с весом и значимостью, придаваемыми им рейгановской администрацией, большие державы смотрелись маленькими лоскутками, а забытые Богом острова или крошечные сухопутные анклавы вырастали до размера континентов. Возьмись художник рисовать "Россию по Гайдару", он изобразил бы выросшую до размеров материка гигантскую Чечню, к которой притулилась крохотная 1/8 часть земной суши. Дело не в отрицательном отношении к войне, на что демократы имеют полное право, а в восприятии войны как стержня, вокруг которого вращается вся российская политика. Оппоненты и союзники выбираются в зависимости не от их политического лица, а по упрощенному критерию: за войну или против.
Январский разрыв либералов с Ельциным мотивировался поведением властей в кизлярско-первомайском кризисе, а одновременные перемены в области хозяйственной и кадровой политики упоминались лишь походя. Для гражданского движения, по образцу американских антивоенных движений 60-х годов поставившего себе главной целью бороться за свободу и независимость Чечни, за немедленное прекращение грязной войны, — подход естественный. Для политической партии, претендующей на выражение цельной позиции по ключевым вопросам национальной жизни, — подход несколько односторонний. При всем трагизме событий на юге России события в Кремле и около него могут иметь не менее важное значение. От того, какая из групп давления ныне готова диктовать экономическую политику и кто выражает интересы этой группы, судьба страны зависит в куда большей степени, чем от самых прискорбных событий на юге. Но об этих группах и лицах было сказано крайне мало — все было сведено к демонической "партии войны" (к которой берущие сегодня верх мутанты переходной экономики имеют крайне опосредованное отношение) и личной неадекватности президента.
Другой пример — конфуз с выдвижением нижегородского губернатора Немцова в президенты. Кроме очевидной недозрелости и недораскрученности кандидата ("Даже под пыткой, под паяльной лампой человек в Красноярске или Калининграде не скажет, кто такой Немцов", — указывал гайдаровский же соратник Юрий Черниченко) в итоге явилось еще и полное неприличие. Не в пример Черномырдину, отрекшемуся от трона в пристойной форме ответов репортерам, насмерть перепуганный Немцов немедленно отправил депешу с отречением не Гайдару и даже не телеграфным агентствам, но лично Ельцину, заверив его в своей неизменной поддержке, после чего наряду с нынешним начальником решил подкадить и возможному будущему шефу, похвалив давосский бенефис Зюганова. Это уже не из области недораскрученности (проблема в конце концов техническая), а из области недоброкачественности. Гайдаровский выбор был совершенно неудачен в рамках любой методологии, кроме одной — чеченоцентристской. Тут Немцов имел неоспоримые преимущества перед прочими политиками — ведь только он останавливает войну в Чечне посредством сбора подписей. В рамках чеченоцентристского подхода сочетание в одном лице регионального начальника и антивоенного активиста есть гарантия электорального успеха, ибо пацифизм, по предположению, безотказно действует на избирателя.
Данное предположение во многом объясняет действия демократов, с момента перехода к чеченоцентризму (декабрь 1994 года) неуклонно теряющих общественную поддержку — но отнюдь не веру в притягательное действие пацифизма. Между тем стоило бы задуматься, почему при очевидных неуспехах русской армии, очевидно неудовлетворительном способе главнокомандования и очевидно потрясающих душу ужасах войны пацифизм не стал архимедовым рычагом, поворачивающим Россию в сторону демократов.
Безоговорочное отвержение войны не разделяется всем обществом. Не столько потому, что в нем есть негодяи, любящие кровопролитие, сколько потому, что никто внятно не объяснил, как все-таки следует вести себя с вооруженным злодеем, когда мирные способы воздействия исчерпаны.
В части конструктивной демократы оказались тем более слабы, что в их распоряжении наличествует один-единственный тезис — "переговоры любой ценой". Но для переговоров как минимум нужен вменяемый контрагент. А 12 февраля, когда в России продолжалась подписантская кампания и всюду шли усиленные разговоры о поисках мирного урегулирования, Дудаев объявил: "После прекращения войны в Чечне мы не сложим оружия, а направимся в те страны, где мусульмане ведут сопротивление, и станем на их сторону", пообещал "перенести войну в Европу" и возвестил о скором начале "третьей мировой войны". Сколь угодно жестокий и коварный, но вменяемый политик — хотя бы даже Саддам Хусейн, видя подвижки в противном лагере, безусловно, попытался бы разыграть картину трогательного миролюбия, чтобы либо выторговать как можно больше, либо свалить вину за провал переговоров на "поджигателей войны", т. е. на партнера. Совершенно не считаться со своими московскими адвокатами, грозя вместо того терактами нейтральным третьим странам, может лишь субъект, полностью ущербный психически. Заключать соглашения с такими субъектами бесполезно — в качестве бескровного эксперимента какой-нибудь пацифист может купить за свои деньги квартиру у хозяина, пребывающего в дудаевской степени вменяемости, а затем попробовать вступить в свои бесспорные права владения.
Зациклившись на проекте честных и ответственных переговоров с клиническим параноиком, демократы неудачно классифицируют политиков и рядовых граждан не столько по их отношению к капитальным вопросам российского быта, сколько по готовности поддержать этот не всех вдохновляющий проект. Выработке эффективной и хладнокровной стратегии в ситуации грядущего электорального кошмара это способствует плохо.
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ