Прошедший в Петербурге киносмотр представил фестивальное кино за год. Названия говорящие — "Гротеск", "Полное затмение", "Экзотика". Обыденность явно вышла из моды.
"Уверяю вас, это была шутка"
Три года назад Василий Пичул, прославившийся "Маленькой Верой", показывал на "Кинотавре" свой последний фильм "Мечты идиота". Сделанный по мотивам романа "Золотой теленок", он мало походил на экранизацию. В героев Ильфа и Петрова были переодеты новые русские. Костюмированная таким образом современность наполнилась шутихами и бенгальскими огнями. Получилось нечто, быть может, не до конца последовательное, но зато последовательно отвергнутое в Сочи.
Русский киноистеблишмент, каждый год выезжающий на "Кинотавр" за первым загаром, душой болеет за страдающий народ: собравшаяся в Сочи публика оскорбилась "Мечтами идиота" и их бегством от суровой действительности. Те же люди, которые так превозносили автора "Маленькой Веры" за "жестокий реализм", преисполнились негодованием, когда реализм стал сверкающим. В России жизнь, превращенная в бесконечный феерверк, может быть только на фестивальном пляже, на экране ей полагается выглядеть достойной и унылой.
Западный киноистеблишмент имеет на этот счет другие представления. Костюмированность — одна из основных черт современного фестивального кино. Почти равнодушный к несмолкаемой ругани, окружавшей его в Сочи, Пичул, наверное, самый одаренный из новых кинорежиссеров, неохотно обсуждал уже сделанную картину даже с приятелями. В разговорах с ними он перебирал новые сюжеты, словно примеряя наряд для будущей поездки в Канны. Один из них предложил ему я:
— Понятно, что просто историю сегодня рассказывать нельзя. Нужен какой-то допинг, например еврейский или гейский. Или оба сразу. Они сейчас в ходу, и от прогрессивного русского режиссера ждут буквально этого. Скажем, задумчивый парикмахер-еврей, склонный к рефлексии, и простодушный артист балета любят друга друга, но темные силы их злобно гнетут. Начало — сопли в маникюре, финал — сопли в крови. Впрочем, зачем парикмахер? Лучше — знатный партработник: действие, конечно же, происходит в тридцатые годы. Еврейство остается на месте, сопли тоже, но добавляется атмосфера большого террора, страшная и томительная, как в фильме "Кабаре". Эстетика понятна. Русское ар-деко: индивидуальный порок, коллективный восторг, во всем экзотический гибрид усталой Европы и животворной Азии, как у физкультурников Дейнеки — семейные трусы на античном торсе. Балетного сажают по гейской статье, партийного — по 58-ой. Они спустя многие годы встречаются на этапе, мы сразу после премьеры объезжаем все фестивали.
Через несколько дней Пичул предложил мне написать сценарий. Я упорно отнекивался, цитируя старую графиню из "Пиковой дамы": "Уверяю вас, это была шутка". Но прошедшие три года показали, что тогдашняя придумка до сих пор жизнеспособна. Мой сочинский пасьянс был сложен из всех счастливых карт современного фестивального кино: тройка, семерка, валет; тройка, семерка, дама. Небольшая неточность только украшает правило. Впрочем, все это нехитрая наука.
Тройка, семерка, валет
На фестивале фестивалей всегда отборная программа, если и не хорошая, то лучшая из возможных. В этом преимущество скромного киносмотра без звезд и конкурса. Не претендуя на открытия, он зато может собрать все мало-мальски заметное, что сделано в кино за год. Из показанных в Петербурге фильмов наибольшим успехом в мире пользовались два: "Полное затмение" Агнешки Холланд и "Гротеск" Джона Пола Дэвидсона. Первый фильм — международный: французская тема, польский режиссер, давно работающий за границей, английский драматург, наконец, голливудские звезды; второй, наоборот, — чисто британский, причем во всех смыслах слова.
Действие фильма "Гротеск" происходит в аристократическом поместье конца XIX века. Хозяин дома — типичный сквайер, из тех, что похожи на крестьян и с ними охотно дружат, — чудак, помешавшийся на палеонтологии, но вообще-то радушный, добродушный, брызжущий хорошим аппетитом и провинциальным остроумием. Его скучающая жена — богатая американка, на чьих деньгах держится разоряющееся имение; их юная дочь, с виду трепетная, а на самом деле здравомыслящая; жених дочери — декадентский поэт, по ходу невинно убиенный; и камердинер, появление которого в доме становится завязкой фильма.
Развязка может быть любой, как и сама рассказанная история, — социальной, психологической или просто детективной. Но весь спектр вариантов, от Джейн Остин до Агаты Кристи, уже замусолен донельзя, сюжетов с таким раскладом было много тысяч, и сегодня старый добрый британский камершпиль нужно как-то оживить. Требуются допинги, и Джон Пол Дэвидсон их ищет, больше всего у Питера Гринуэя, у которого позаимствованы жабы и рептилии, всякая зоология и биология. Труп непонятно как и кем убитого поэта валяется на помойке, там его находят и съедают усадебные свиньи, которых в свою очередь режут и подают на стол сквайеровскому семейству — так невеста невзначай причащается плоти покойного жениха.
Кроме Гринуэя, на помощь призван и Пазолини. Камердинер, сыгранный демоническим певцом Стингом, скрещивается с еще более демоническим героем фильма "Теорема" и вслед за ним совращает обитателей дома: сначала жену, потом поэта и в конце концов хочет обесчестить пожилого хозяина. Но от этого зрелища режиссер нас милостиво избавил: сквайера вовремя хватил удар, видимо, от свойственной ему деликатности. То, что всеобщего совратителя с самого начала не трогает прелестная дочка, — не случайно. Этот напрашивающийся союз отринут, именно потому что напрашивается.
Тройка, семерка, дама
По этому же принципу устроено и "Полное затмение" Агнешки Холланд, хотя никакого гротеска в нем вроде бы не содержится. Фильм рассказывает историю любви Верлена и Рембо, первого не без тонкости играет Дэвид Тьюлис, каннский лауреат и просто хороший актер, второго — восходящая голливудская звезда Леонардо ди Карпио, похожий на всех солистов группы "На-На" разом. Поль Верлен оказывается немолодым и не слишком одаренным интеллектуалом, исполненным буржуазных предрассудков, который боится и в то же время жаждет гениального варварства Рембо. Поняв это, можно позволить себе зевнуть: странно, что столь банальной схемой воспользовался драматург Кристофер Хэмптон, получивший "Оскара" за ювелирную работу — переложение для кино романа в письмах "Опасные связи".
Впрочем, поэзия в фильме "Полное затмение" явно на втором плане, на первом — конечно же, любовь. Кульминацией картины несомненно стал половой акт, в котором неистовый Рембо подмял под себя лысеющего Верлена — эта очень откровенная, даже по нынешним временам, сцена снята Агнешкой Холланд по-женски жестко и, надо полагать, с большим знанием дела. Воспрянув от такой страсти, можно спать дальше: заветный натурализм режиссер потом будет искупать шестью или восемью метафорическими финалами.
Выйдя из зала, я столкнулся с дамой, хорошо знакомой с Агнешкой Холланд, которая сначала, защищая приятельницу, вяло отбрехивалась от моих претензий, а потом заметила не без ярости: "Что вы все вопрошаете, о чем она снимала? О чем, о чем? Будто, неясно о чем. Она снимала о любви. Просто о любви мужчины и женщины. Но вы же понимаете, что про это теперь нельзя".
Тройка, семерка, туз
Приятельница Агнешки Холланд была, разумеется, права. Польская режиссерша, конечно, снимала фильм о любви. По правилам нынешней игры ее следует костюмировать, что проделано аж дважды: сначала лирические герои превращены в двух мужчин, а затем в великих поэтов. Точно так же автор "Гротеска" хотел рассказать об английской усадьбе, просто о доме. Но просто нельзя: дом следует населить гадами — ползучими и ходячими, положенным образом упаковать его, как то сделал с Рейхстагом болгарин Кристо. И там, и там, и в истории с Рейхстагом, и даже с ним особенно, изначальная данность упаковывается, иначе она никому неинтересна.
Винить в этом одну политическую корректность с ее культом разнообразных меньшинств, как то делают русские журналисты, было бы просто глупо. Потому что правила американского общежития, повсеместно сейчас принятые, есть лишь содержание упаковки, и то далеко не всегда. Желание все видеть упакованным этим не объяснишь, а оно нынче отличает международную кинополитику и отнюдь не только ее. Не старые радикалы и не новые консерваторы определяют сегодня художественную жизнь, а непременность упаковки. Причем — любой. Главным оказался имидж. Хорошо упакованное искусство примирило всех со всеми.
Не впадая в излишнюю патетику, следует признать, что в конце ХХ века видимость одержала сокрушительную победу над сущностью. Надолго или навсегда — сказать трудно. В любом случае, русские кинематографисты, которых русские же критики постоянно клеймят за конъюнктуру, от нее как раз чрезвычайно далеки. Даже желая покорить Запад, они продолжают играть на своем поле, не считаясь ни с какими правилами, в том числе и с собственными. И непонятно, горевать по этому поводу или нет.
АЛЕКСАНДР ТИМОФЕЕВСКИЙ
-------------------------------------------------------
На любом фестивале фестивалей всегда отборная программа. В этом преимущество киносмотра без конкурса перед Каннами. Не претендуя на новое, он зато собирает заметное.
В конце ХХ века видимость одержала сокрушительную победу над сущностью. Главным оказался имидж. Надолго или навсегда — сказать трудно.
-------------------------------------------------------
Главным событием петербургского Фестиваля фестивалей стала демонстрация фильмов Ингмара Бергмана. Главным событием самой ретроспективы — картина "Шепоты и крики", впервые показанная в российском кинотеатре. Этот выдающийся фильм замечателен сам по себе. Но на фоне смазливой мнимости, торжествовавшей на петербургском киносмотре, бергмановское бесстрашие перед страшной сущностью произвело особое впечатление. Задник Фестиваля фестивалей не помешал великому шведскому режиссеру: праздная декоративность иногда способствует уяснению смысла.
Действие фильма разворачивается в богатой усадьбе конца XIX века. Со смертью хозяйки рушится дом и уклад, вообще некий мир, когда-то гармоничный и незыблемый. К постели умирающей съезжаются ее сестры, одна — рациональная и сухая, другая, наоборот, прихотливая и импульсивная. Разум и Чувство, сошедшиеся у одра, оказываются одинаково бессильными перед смертью. Сюжет картины оригинален, хотя и наполнен мотивами Стриндберга и Чехова, причем русского драматурга, наверное, в большей степени, чем скандинавского. Может быть, "Шепоты и крики" — самая вольная, но и самая глубокая постановка "Трех сестер" из всех когда-либо осуществленных в кино и на сцене.
--------------------------------------------------------
Подписи под фотографиями
1. Режиссер Джон Пол Дэвидсон приехал в Петербург со своим фильм "Гротеск" (Фото Рудольфа Ельника)
2. Дэвид Тьюлис — Поль Верлен
3. Леонардо ди Карпио — Артур Рембо
4. Ингмар Бергман со своими постоянными актрисами Ингрид Тулин, Лив Ульман и Харриет Андерсон (слева направо) на съемках фильма "Шепоты и крики"
5. Композиция одного из кадров фильма "Шепоты и крики" напоминает "Пьету" Микеланджело