4 декабря на телеканале НТВ выходит новый документальный фильм Алексея Пивоварова "Москва. Осень. 41-й". Автор фильма рассказал "Огоньку" о том, почему дискуссии о цене Победы по-прежнему не потеряли своего накала
— Ваш первый фильм "Ржев" посвящен позиционным сражениям 1942 года. Это для вас ответ на вопрос, почему война длилась так долго?
--1942 год меньше других отражен официальной историографией. Про 1943, 44, 45-й все понятно. Про 1941-й в общем тоже. А вот 1942-й — своего рода "темный", он — "пропал". Тут я предвижу массу протестов со стороны историков — но я-то говорю про массовое восприятие, воспитанное фильмами и учебниками. Кстати, на мой взгляд, история с вот этим, как у нас говорят "трупами закидали" — она начинается вовсе не в 1941-м, а именно в 1942-м. Когда мы стали переходить в контрнаступления — тут и начались эти истории со штурмами "в лоб", с неподготовленными ударами по хорошо укрепленным позициям и с колоссальными жертвами, необходимость которых была, мягко говоря, сомнительна. И это систематически продолжалось до 1945-го, вплоть до Зееловских высот и штурма Берлина. Но чем больше мы знаем трагических фактов, тем больше у нас поводов гордиться своими дедами и прадедами, которые вытащили страну из катастрофы на своих плечах. И наоборот — представление о войне как о досадной череде неудач в 1941 году, а затем серии грандиозных побед под руководством Г. К. Жукова — это настоящая фальсификация, низводящая подвиг до лубочной картинки-комикса.
— Об обороне Москвы есть ряд стереотипов: паника, эвакуация, расстрелы на улицах, парад на Красной площади. Наконец, легенда об облете Москвы самолета с Казанской иконой Божией Матери. У вас что-то другое в фильме?
— Кое-что из перечисленного имело место, кое-что, как с иконой, явный вымысел: мы даже не стали ее брать в фильм, поскольку у нас там других легенд хватает. Но мы не стремимся рассказать что-то принципиально другое, переписать историю или сотворить сенсацию. Наша задача была в том, чтобы посмотреть на оборону не с точки зрения статистики, а с точки зрения человеческой и бытовой. Как выглядели те, кто эвакуировался, и те, кто убегал, какой была московская квартира 1941 года? Как именно делали клейстер, с помощью которого заклеивали окна крест-накрест — и помогало ли это при взрывной волне?.. Как выглядела немецкая зажигательная бомба, и почему ее надо было схватить щипцами, и что с ней делать дальше?.. Как выглядело бомбоубежище и, в частности, как использовалось для этого метро? Например, я с удивлением узнал — мы реконструировали эту сцену — что на самом деле люди во время бомбежек сидели не на станциях: там были только старики и дети. Остальные укрывались на рельсах в туннеле. Как именно немцы собирались затопить Москву? В числе прочих мифов мы вспоминаем и этот — и приходим к выводу, что это было невозможно технически.
— Военный историк Марк Солонин утверждает, что до 1942 года мотивации воевать у наших солдат не было — а потом начали воевать не "за Родину", а мстя конкретно за убитых немцами родных и близких.
--Я уверен, что если бы у людей не было желания драться, то война бы и закончилась в 1941-м. Разумеется, люди сражались за Родину, это была их главная и исчерпывающая мотивация. Другое дело, можно говорить о том, что товарищ Сталин цинично воспользовался этой мотивацией, чтобы удержаться у власти — поняв еще в начале войны, что только одно может спасти и его, и советский режим: именно народный, патриотический характер войны. Неслучайно его фраза "братья и сестры", неслучайно в речи 7 ноября он вспомнил имена Суворова, Кутузова, Пожарского и прочих крепостников, за призывы гордиться которыми еще недавно могли расстрелять. Известно также, что в 1942 году на встрече с представителями командования США и Великобритании Сталин прямо им сказал, что у нас нет иллюзий, что люди воюют за советскую власть: они воюют за свою Родину. И, по моему, полностью генералиссимус выдал себя в 1945 году, когда произнес знаменитый тост "Я хочу выпить за здоровье русского народа: потому что всякий другой народ прогнал бы такое правительство, а русский нам поверил". Это исключительно лицемерная фраза. В переводе на современный разговорный язык это примерно так: "Эх вы, лохи... Могли вы нас кинуть, могли за все делишки наши с нами поквитаться, да повелись на нашу разводку". Но величия подвига народа это ничуть не умаляет. Скорее, думаю, наоборот...
— Как вело себя высшее руководство осенью 1941 года? И какой день был наиболее трагическим?
— Дата известна: 15-16 октября. И так уже нервы были у всех на пределе, а 16 октября последовало сообщение Совинформбюро: "В течение 15 октября положение на западном направлении ухудшилось: противник на одном участке прорвал нашу оборону". И чаша терпения оказалась вмиг переполнена — в Москве началась паника, которая подогревалась слухами. Второй переломный момент — когда Сталин решил, что Москву все же надо защищать, и лично продиктовал приказ от 19 октября о введении осадного положения в городе и поручил оборону Москвы генералу Жукову. И сразу, в общем, порядок был в городе восстановлен. Это тоже очень важная дата: в город вошли те самые сибирские дивизии, которые взяли под охрану склады, магазины, которые до того растаскивались; они расстреливали на улицах паникеров — у нас в фильме будет один из свидетелей такой сцены. Наконец, следующая очень важная точка: парад 7 ноября. Я не предполагал, насколько для москвичей это был важный момент. Потому что после парада настроение в городе сильно изменилось. Нам сейчас сложно представить, насколько появление Сталина на трибуне людей воодушевило: конечно, он был богом, и когда бог явил свой лик, это всех окрылило. После 7 ноября уже намеков на панику в городе не было. Хотя ситуация еще почти месяц продолжала ухудшаться.
— Вам не кажется странным, что примерно раз в 20 лет в России затевается серьезный разговор о войне — и такое ощущение, что все опять приходится рассказывать заново: успевает вырасти поколение, которое о войне ничего не знает.
— Разумеется, таких исследований и фильмов будет еще много. Великая Отечественная — действительно главное событие в национальной истории. И, что интересно, отношение к этой войне, хотя прошло с ее начала уже почти 70 лет, по-прежнему не в исторической памяти — как с войной 1812 года, например,— а в генетической. Почему даже молодые люди так заводятся, почему споры о войне до сих пор вызывают такие эмоции и даже истерики — как это было со статьей Подрабинека? Потому что люди, и я не исключение, по-прежнему воспринимают войну как личную историю. Разумеется, что оценки, идущие вразрез с твоим кровным представлением о том, как это было, воспринимаются как личное оскорбление. Когда память об этой войне перейдет из генетической в историческую — а это, думаю, случится в ближайшие лет 30,— тогда исследования войны, наверное, станут более непредвзятыми и спокойными. Но пока это невозможно.