Мариинка представила первую оперную премьеру сезона — британский режиссер Джонатан Кент и его постоянный соавтор художник Пол Браун впервые в России поставили "Женщину без тени" Рихарда Штрауса — одно из ключевых названий музыкального театра ХХ века. Комментирует ДМИТРИЙ РЕНАНСКИЙ.
Две первые премьеры нынешнего сезона исключительно важны для репутации Мариинского театра как отечественного оперного монополиста и авторитетного игрока на международной сцене. Готовящиеся к предновогодней высадке на Театральной площади "Троянцы" Гектора Берлиоза ставились в России лишь однажды, только что выпущенная "Женщина без тени" не шла в наших театрах никогда. Оба названия продолжают внутренние линии мариинского репертуара (поздний экспрессионизм, крупные эпические полотна), но своей эксклюзивностью выводят усилия подопечных Валерия Гергиева в международный контекст: что шестичасовая берлиозовская дилогия, что сложносочиненная штраусовская драма принадлежат к самым театрально проблемным сочинениям оперного репертуара. За "Троянцев" можно не волноваться — их инсценируют расчетливые технократы из знаменитой группы La Fura dels Baus. И хотя очевидцы мировой премьеры спектакля (петербургские "Троянцы" делаются в копродукции с валенсийским Palau de les Arts Reina Sofia и варшавским Teatr Wielki) утверждают, что работа каталонцев была принята публикой Валенсии не слишком тепло, сам факт работы в Мариинке представителей европейского театрального мейнстрима не может не радовать.
Чего нельзя сказать о повторном приглашении в Мариинский театр английского режиссера Джонатана Кента, в послужном списке которого значатся не самые важные в оперной географии театры Глайндборна, Лондона, Санта-Круза и Санта-Фе. Господин Кент уже ставил в Петербурге Рихарда Штрауса: двухлетней давности "Электра" запомнилась концептуальной внятностью декорации фактически срежиссировавшего спектакль Пола Брауна и полной беспомощностью в самостоятельном обживании сценографии самого режиссера, усугубленной его тягой к прямолинейным упрощениям смыслов. Ровно те же качества господин Кент продемонстрировал и в своем втором мариинском творении: символистские объемы "Женщины без тени" оказались заключены в прямолинейный сценический сюжет, воплощенный главным образом в тексте художника, а не режиссера.
Заданное Штраусом и его либреттистом Гуго фон Гофмансталем параллельное двоемирие ("высокий" мир представлен отношениями Императора и его супруги, низкий - сварами Красильщика и его жены) вылилось в сценографии Пола Брауна в антагонизм двух театральных миров. В первом царствует саркастично поданный поэтичный китч, сказочная оперная красивость: спускающиеся из-под колосников золоченые муляжи рыб, сапфировые гибискусы и ведущие в никуда красно-шафранные двери. Во втором столь же иронично отражена колющая правда жизни театрального натурализма: цех-гараж, бюджетное авто, стиральные машины, старая мебель и черно-белый телевизор. Два первых акта спектакля эти пространства сосуществуют мирно, но в третьем действии встреча их представителей оборачивается взаимным распадом: вырванный с корнем цветок зависает в воздухе, болтается в невесомости машина, парят стиральные автоматы. В финале квартет преодолевших все амурно-эзотерические мытарства главных героев оказывается на совершенно пустой сцене. Прочесть не слишком значительную мысль постановщиков не составляет никакого труда: любовь способна преодолеть границы и условности любых миров.
Постановка британского тандема не внесла ничего принципиально нового в понимание и осмысление витиеватого штраусовского колосса, а вот Валерия Гергиева "Женщина без тени" позволила узнать с новой стороны. Мариинский демиург раскрылся как нежный и мягкий лирик, сшивший лоскутное одеяло партитуры Рихарда Штрауса тонкой волевой нитью. Фирменное широкое дыхание в премьерный вечер соединилось у господина Гергиева с редкой тщательностью проработки деталей — в очередной раз в Мариинском театре дирижер выиграл у режиссера с разгромным счетом.