Третьяковка совместно с Обществом поощрения художеств представила большую выставку малоизвестного нонконформиста. В мелкие детали вглядывался ВАЛЕНТИН ДЬЯКОНОВ.
Евгения Измайлова не назовешь инноватором. В 1970-е годы он входил в круг покойного Сергея Есаяна, которому в какой-то момент удалось привить сладкозвучие и любовь к лирике даже суровому отцу «русского поп-арта» Михаилу Рогинскому. Есаян и компания продолжали линию художников, которых можно назвать «старьевщиками» — Дмитрия Краснопевцева, Дмитрия Плавинского, Владимира Немухина и многих других. Их объединяла состаренная фактура живописи, любовь к вещам, отжившим свой век, и особое пристрастие к коричневато-бурым, земляным оттенкам. Популярность художников этого направления напрямую зависела от распространенных в среде интеллигенции «охранительских» настроений, культа дореволюционного прошлого в целом и разнообразных вещей периода в частности. Очень емко этот взгляд на мир транслирует небольшая темпера Измайлова под названием «Гнездо» 1978 года. В аляповатом вороньем жилище собран натюрморт из значимых предметов. Понятно, что лирическим героем, хозяином гнезда, выступает сам художник. Он, свободный как птица, натащил туда рюмку, половинку лимона, раковину, старые часы, гитару и фотографию женщины, одетой по моде начала ХХ века, в красивой рамке.
Вышеперечисленную троицу Измайлов с удовольствием цитирует и переосмысляет. Тут и там попадаются игральные карты, любимый элемент Немухина. Композиционный прием составления какой-либо фигуры из разных сущностей органического и неорганического происхождения, от голых дам до «многоуважаемых» шкафов, известен нам по работам Плавинского. Есть и буквальные совпадения: офорт «Носорог» 1998 года ну очень похож на возникшую за несколько лет до него гравюру Плавинского.
В отличие от них Измайлов ориентирован на театральность. Мизансцены его интересуют больше, чем фактура. В многочисленных вариациях на тему акробатов, романтически настроенных женщин в полупрозрачных ночнушках и милых чудовищ в стиле Босх-лайт можно рассмотреть влияние товарищей постарше — Александра Тышлера, раннего Пикассо, мирискусников. Собственно, и цивилизация, в которую Измайлов помещает своих героев, недалеко ушла от начала века. Из новейших технических достижений Измайлов пропускает в пространство картины максимум воздушный шар. Никаких примет времени — позднего застоя, постсоветской России — нет и в помине; зато много символов, иногда надуманных (фигура, похожая на Христа, держит на плечах клубок персонажей и вещей), иногда романтических. Из последних главным для Измайлова становится колесо. Оно присутствует и в виде живописного мотива, и в виде объекта — велосипедного колеса, автомобильной покрышки, того же гнезда — на поздних ассамбляжах. Форму круга имеет и лучшая, пожалуй, вещь на выставке, «8 сегментов» 1985 года, составленная из кусочков конической формы. Получается очень легкий по настроению и симпатичный дайджест излюбленных сюжетов и декоративных мотивов Измайлова.
Сторонникам прогресса выставка, безусловно, не понравится, поскольку Измайлов все-таки представляет далеко не магистральную для нонконформистского искусства линию. Но Измайлова стоит воспринимать в другом контексте, в ряду милых нашему сердцу культурных явлений застоя. Фильмов Марка Захарова и Эльдара Рязанова, например.