--------------------------------------------------------
Биляна Плавшич, 66 лет
Выросла в Сараево, по образованию биолог, была профессором Сараевского университета, деканом естественно-математического факультета. После первых многопартийных выборов в Боснии в 1990 году (тогда еще в составе СФРЮ) — член Президиума Боснии и Герцеговины, председатель Совета по защите конституционного порядка. Когда Босния, вопреки возражениям сербов, объявляет о выходе из Югославии, Плавшич становится вице-президентом созданной в сербских районах Республики Сербской. В мае 1996 года получает от Радована Караджича часть президентских полномочий, с момента отставки Караджича в июле — президент Республики Сербской.
Кандидат на пост президента Республики Сербской на сентябрьских выборах.
--------------------------------------------------------
— ...У меня нет детей. Я была замужем, потом мы разошлись — так случилось, но до сих пор поддерживаем хорошие отношения. Мама умерла в 95-м году. С ней вместе мы бежали из Сараево. Ее пытались задержать как заложника, чтобы поймать меня, потому что я отказалась сотрудничать с ними. Но мне удалось спасти, вывести мою маму. Удалось спасти брата и его жену — освободить их из тюрьмы. Ситуация была очень страшной, меня предупреждали, что готовится что-то ужасное в отношении моего брата. Нам вместе удалось бежать в мае 92-го года. Слава Богу, тут мне действительно повезло. Я потеряла все свое имущество, но мы все остались живы. И моя мать, которая в 92-м году уже была очень больна и не могла сама передвигаться, она все-таки смогла прожить еще три года. И, хотя ее вывезли из Сараево в бессознательном состоянии, это была и трагедия, и счастье одновременно.
Все знают, что я могла бы найти для себя менее опасное занятие
— Госпожа Плавшич, вы возглавили страну, в которой почти все мужчины — фронтовики. Вам, как женщине, наверное, нелегко ими руководить?
— Мне действительно тяжело. Хотя мне приходилось бывать на фронте чаще, чем некоторым мужчинам. Конечно, в основном я бывала там в периоды затишья, старалась привезти на позиции сигареты и еду. Но и когда шли активные действия, мне хотелось быть там, где решалась судьба нашего государства. Я была под Горажде в тот день, когда началось наше наступление. В Бихачском районе — три-четыре раза за время нашего контрнаступления, когда мы подошли к самому Бихачу. Бывала я на фронте и в районе Посавинского коридора — словом, практически везде. Я всегда старалась как можно больше быть с людьми, а не сидеть в своем кабинете. Поэтому все знали и знают, что я могла бы найти для себя какое-то иное занятие, менее опасное.
Конечно, проблема есть: сербам, по их менталитету, трудно смириться с тем, что во главе государства стоит женщина. Но, знаете, как домашний очаг держится на женщине, так и домом, который называется Республикой Сербской, когда дело, Бог даст, пойдет к мирному времени, может быть, лучше будет управлять женщина. Женщины в чем-то более упорны и терпеливы, чем мужчины.
— Вы доктор микробиологии. Трудно вам было становиться политиком?
— Я всегда была аполитична, никогда не состояла в партии. По убеждениям я демократ. Для меня невыносим любой ограничитель интеллектуальной свободы, будь это фашизм или коммунизм. Поэтому я занималась наукой весьма далекой от политики — это позволяло мне оставаться свободной. Но когда я увидела, какая участь уготована сербскому народу, я поняла, что у меня больше нет морального права оставаться кабинетным ученым. Я была просто вынуждена уйти в политику. Вот так я и вляпалась во все это, а дальше делала все, что было в моих силах.
Исламский фундаментализм интернационален, как и коммунизм, и фашизм.
— Как вы считаете, насколько прочен мир в Боснии?
— Мне трудно ответить на этот вопрос. Ситуация настолько нестабильна, что действительно страшно. У моих сограждан одно желание — не возобновлять войну. Я полагаю, что у всех народов — сербов, хорватов и мусульман — есть один общий интерес: любой ценой избежать войны. Если будет мир, мы сможем урегулировать все спорные моменты. Единственное, что может заставить сербов воевать вновь, — это попытка нарушить те права и границы, которые за нами закреплены по Дейтону. Между тем провокации с противоположной стороны, очень многочисленные и настойчивые, происходят постоянно. Сама я оптимист и человек терпеливый. Но вот насколько окажутся терпеливыми сербы, до каких пор они будут оставлять эти провокации без ответа — не знаю.
Мусульмане сейчас перевооружаются, Запад посылает им военных инструкторов — все это усиливает недовольство нашего народа. Представители международного сообщества говорят о желании установить здесь мир — и одновременно те же самые люди из тех же самых стран посылают сюда отставных генералов для переобучения и переподготовки мусульманской армии! И я спрашиваю себя: действительно ли они хотят упрочения мира? Нам же просто нечего ответить, когда нас спрашивают, почему мы свое вооружение складируем и ставим под контроль международного сообщества, а противная сторона только и делает, что перевооружается.
— Один из чеченских террористов недавно заявил, что к ним на помощь пришли боснийские мусульмане. С вашей точки зрения, это возможно?
— Думаю, что да. Исламский фундаментализм интернационален, как и коммунизм, и фашизм. Я допускаю, что и чеченцы могли приезжать сюда, как приезжали фанатики из Пакистана, Ирана. Они совершали здесь ритуальные убийства.
О наших мертвых Запад слышать не хочет
— Я присутствовала при эксгумации в Кравицах, где боевики убили сотни сербов. Трупы были изуродованы: у них были отрезаны головы и ступни. И там мы нашли надпись на арабском: это были строки из Корана о том, как надо поступить с неприятелем — укоротить его с двух сторон. Они делали мужчинам обрезания. Запад об этом не говорит ни слова. Они говорят о Сребренице в июле 95-го, но не хотят знать о том, что происходило с сербами в Сребренице и во всех соседних районах до этого. А я видела там трупы — детей, женщин, стариков, пленных солдат. Почему госпожа Олбрайт, например, не поехала в Босанский Брод? Я была там, когда вскрыли захоронение 180 человек. На столе в морге была целая семья — двое детей, муж и жена. Я видела труп старухи, которая сжимала в руках маленького ребенка. Это делали хорваты. В Восточной и Западной Боснии ритуальные убийства совершали мусульмане. Доктор Зоран Стоянович, специалист из Белграда, пропустил через свои руки более 3,5 тысяч трупов. Он всегда по специфическим деталям точно может определить, кто убил — мусульманин или усташ-хорват. И после этого нас спрашивают, почему мы не хотим жить вместе с мусульманами. Потому что у нас слишком много таких могил. Но о наших мертвых Запад отчего-то не хочет слышать.
Я думаю, что у Запада есть какие-то собственные интересы. Важно и то, что в самом начале они без конца демонстрировали общественности свидетельства ужасных злодеяний сербов, и сейчас им просто неудобно признать, что это была ложь. И перед трибуналом в Гааге должны предстать не президент Караджич и генерал Младич, а те, кто вызвал эту войну, а теперь ведут себя как миротворцы. Это они преступники. Они разрушили нашу страну.
— Известно, что список военных преступников увеличен до 74 человек...
— Насколько я помню, в отношении сербов выдвинуто 53 обвинения. Хорваты и мусульмане, кажется, составляют только 5% от общего числа обвиняемых. Да и тех-то включили в список только для того, чтобы показать: Гаагский суд — беспристрастный и справедливый. Они думают, люди настолько глупы, что не видят: это политическая организация весьма низкого морального уровня.
Кстати, наш министр юстиции только что ездил в Гаагу и отвез туда обвинительные материалы на Изетбеговича и вице-президента мусульмано-хорватской федерации Ганича. Там есть доказательства их вины в убийстве безоружных солдат ЮНА в мае 92-го года. Ганич был идейным вдохновителем этого зверства: они связали этих людей, положили их в воду и бросили туда электрический провод. Существует видеозапись, и на ней слышен голос Ганича, дающего указания, как проводить это убийство.
И в самом Сараево пропало больше 12 тысяч сербов — их тела были брошены в канализацию и в пещеры на окраинах города. У нас есть свидетельства мусульман, которые рассказали, где находятся эти захоронения. А история профессора медицины Найдановича! Его арестовали в самом начале войны — его дочь должна была вот-вот родить, и он не мог покинуть Сараево. Его насильно обрезали, раздели и заставили голым бегать вокруг больницы, которой он многие годы руководил. Через два дня его тело было найдено на помойке, разрубленное на части. Так показывали сербам, какая судьба их ожидает в Сараево.
Те, кто остался с нами и выжил, выдержат все
— Каковы, на ваш взгляд, нравственные уроки войны?
— Люди постоянно находились перед выбором и должны были прислушиваться к своей совести, чтобы этот выбор сделать. Это отсекало все лишнее и наносное. Но много людей погибло. Несмотря на то что мы всеми средствами старались свести потери к минимуму: при планировании любых операций Генштаб придавал этому первостепенное значение. Мы отказывались от многих операций, чреватых большими жертвами. Но люди все равно гибли.
Сейчас мы вынуждены обустраивать на нашей территории более 450 тысяч беженцев. Большинство их потеряли все имущество или его часть. Однако меня гораздо больше беспокоит огромное количество семей, где мужчины погибли на фронте, — семьи, потерявшие кормильцев. Возместить этого никто не сможет. Но первостепенная обязанность государства — хоть как-то облегчить им жизнь.
Я верю, что, если удастся избежать войны, все наладится. Народ не пал духом. Посмотрите, например, на беженцев. Им нужен только уголок, какая-то комната в разрушенном доме. И семья селится там, как-то латает дом, обрабатывает землю, дети играют перед этим домом. Они полны сил и желания выжить. Потому что знают, что строят свой дом — Республику Сербскую. Мы действительно готовы выдержать все.
— Московская диаспора боснийских сербов насчитывает около 40 тысяч человек. Они уехали, потому что не верят в будущее Республики Сербской. Как вы относитесь к ним?
— Они дезертиры, мы их так называем. Но я не считаю, что у меня есть право их осуждать. Они сделали свой выбор в очень тяжелой ситуации. Нельзя требовать от людей, чтобы они выбирали самое тяжкое. Предполагаю, что многие из уехавших мучаются угрызениями совести. А в целом все, что с нами произошло, я думаю, привело к национальному возрождению, к самоочищению сербского народа.
Защищая свое государство, мы были вынуждены использовать и нелегальные методы — легальных не было.
— Что вы думаете о предстоящих в сентябре выборах?
— Что касается регламента выборов, то он был спущен нам сверху, из ОБСЕ. Некоторые правила нам не очень нравятся, но мы вынуждены подчиниться.
А вот что не может контролировать Международное сообщество, так это избирателя с его бюллетенем. В Республике люди совершенно определенно настроились на поддержку Сербской демократической партии. Раз они не могут голосовать за президента Караджича, они будут голосовать за партию. Всем известно, под каким давлением доктор Караджич принял свое решение об уходе. И это, несмотря на всю тяжесть ситуации, работает на нас. Международное сообщество оказало огромную услугу Сербской демократической партии: теперь мы можем не проводить предвыборной кампании — оно провело ее за нас. Абсурдно, но это так.
— Однако известно, что сейчас в Баня-Луке ведет активную агитацию Социалистическая партия Сербии.
— Социалистическая партия Сербии в Баня-Луке делает отвратительные вещи. Социалисты работают против интересов сербского народа. Они создают сумятицу и замешательство. Их планы не исключают сосуществования в одном государстве с мусульманами и хорватами, что очень опасно для республики Сербской. Ведь предстоящие выборы отличаются от обычных тем, что это не нормальные выборы в мирной стране, где люди каждые 4-5 лет выбирают, например, между правой, левой или центристской партией. Сейчас речь идет о выборах, на которых решается, сохраним мы Республику Сербскую или потеряем.
Нужно, чтобы эти выборы принесли республике признание мирового сообщества. А социалисты, борясь за власть, критикуют Сербскую демократическую партию, за что нужно и за что не нужно. Они используют весьма грязные методы. Обвиняют нас в том, что существовала военная контрабанда, спекуляция и общая криминализация. Но если бы мы не занимались этой контрабандой, у нас не было бы горючего для танков, боеприпасов и оружия. Мы были изолированы, а мусульмане и хорваты получали от всего мира все необходимое. Ведь именно когда мы были в этой тяжелейшей ситуации, правящий режим Югославии давил на нас. Когда руководство Сербии нас блокировало, они рассчитывали, что полный коллапс произойдет всего за два месяца и мы согласимся на все, чего они от нас требуют. А мы продержались с августа 94-го по осень 95-го. И удалось это только потому, что у нас были собственные каналы снабжения нефтью, оружием и боеприпасами. Да, защищая свое государство, мы были вынуждены использовать и некоторые нелегальные методы — легальных не было. Приходилось искать людей, которые умеют раздобывать горючее, находить каналы. Они рисковали своей жизнью, нелегально пересекали границы, и им надо было за это платить. Две трети нефти они отдавали государству, а треть брали себе и наживались на этом. А теперь социалисты говорят, что это спекуляция на войне, обогащение на крови и т. д. Да, эти люди обогатились на войне, но государство иначе не могло выжить в условиях жесточайшей блокады!
Эти границы были прочерчены как Бог на душу положит
— Какими вы видите отношения с Югославией?
— Когда в 92-м году многие сербы бежали, то в Сербии находили какое-никакое пристанище. В этом смысле и Сербия, и Черногория очень помогли сербскому народу Боснии. Понимание и помощь со стороны простых людей существуют и до сих пор. Но я отделяю народ от политиков, от правящего политического режима, который проявил себя в самых критических ситуациях вовсе не так, как надо было.
Что касается объединения Республики Сербской и Югославии, думаю, что оно случится. Это записано в нашей программе. Вполне нормально, чтобы все сербы, живущие на Балканах, жили в одном государстве. Сейчас дейтонские соглашения позволяют нам лишь "особые связи" с Югославией, и мы пользуемся этим правом. Это означает общую образовательную программу, общую политику в области культуры и т. д. Что же касается государственного объединения, то мы не можем объединяться с коммунистическим режимом. Мы идем разными путями. Мы хотим построить рыночную экономику, провести приватизацию и после этого проводить сильную социальную программу, а они ведут государство к катастрофе.
— Известно, что вы сторонница монархии.
— Да, монархия была у нас раньше. Коммунисты ее уничтожили. Так же, как они отняли у нас церковь. Никто не спрашивал сербский народ, хочет ли он этого. Никто не спрашивал его и когда определяли те самые коммунистические границы, из-за которых мы сейчас так страдаем. Эти границы были прочерчены как Бог на душу положит — Тито, Бакаричем... Среди этих людей не было ни одного серба.
Они были против монархии еще и потому, что правящая династия была сербского происхождения. Но несправедливо отнимать у людей то, что им принадлежит. И сейчас, когда у нас произошли такие изменения, мы должны спросить народ, хочет ли он восстановить монархию. Я думаю, что это вполне корректный подход.
И если люди выскажутся за, придется вводить. Лично я считаю, что монархия была бы полезна, особенно сейчас, когда сербы находятся в таком тяжелом положении и живут в разных государствах. Монархия стала бы сейчас крепкой крышей нашего дома. И было бы абсолютно неважно, какая партия выиграет выборы, потому что любая из них была бы вынуждена брать в расчет национальные интересы и заботиться о них.
— А кто возможный претендент на престол?
— Вопроса здесь нет, у нас, слава Богу, осталась королевская династия Карагеоргиевичей. В ней много мужских потомков, и я даже их всех не знаю. Есть прямой престолонаследник. Остался непрямой потомок — сын короля Александра Объединителя. Это принц Станислав. Он живет сейчас в Сербии, переехал сюда из Англии. С самого начала войны он ездил по всем фронтам, помогал армии, людям и снискал хорошую, добрую славу. Есть еще принц Александр — сын короля Петра II. К сожалению, он не так часто появляется в стране, учился в Англии, мыслит по-западному, плохо знает язык. Но у него три сына, старшему сейчас 16 лет. И они могут стать нашей надеждой.
Нам важен институт монархии сам по себе, как защита от партийной борьбы и партийного эгоизма. Как Бог один во Вселенной, так и в государстве должен быть один хозяин — монарх.