Фестиваль "Театральное пространство Андрея Могучего", кроме своих старых и лучших, знакомых и любимых питерцами спектаклей, поманил еще и неожиданной программой "Не о театре", которая ВЛАДИМИРУ РАННЕВУ пришлась по вкусу.
Если доверять симпатичной всякому театралу версии Шекспира, что весь мир — театр, то программа "Не о театре" должна была бы касаться чего-то совсем уж нездешнего. Но нет, Андрей Могучий, пригласив в этот "неформальный театр" колоритных персонажей одной с ним крови, выводит на белый свет весь "сор" идей, творческих практик и моделей поведения, из которого выращено его "театральное пространство". Вся эта механика — вполне мирского, даже назойливо обыденного происхождения. Возвышенное отжимается здесь из привычных помет повседневности. И даже нарочитая неряшливость жанрового состава играет на пользу делу. Среди прочего — "Урок рисования" художника Александра Шишкина для детей, лекция Сергея Шнурова (понятное дело, для взрослых), коллективная арт-моб-спевка "Яйцо" Александра Маноцкова, программа "Атипичной анимации" Дины Годер, чтения Льва Рубинштейна, мастер-класс группы "Клоун-герлз".
Венчает этот фьюжн огурец совсем уж странного засола — концерт "Избранные заметки друзей" Константина Учителя — драматурга, историка театра, сценариста, человека не публичного, но для причастных к петербургской театральной сцене — почтенного. Он ставил церемонии "Золотой маски", написал сценарий бенефиса Дианы Вишневой "Silentio" в Мариинском театре, придумывает спецпроекты в Филармонии, консультирует Андрея Могучего в оперных постановках. И вообще — один из прорабов "Формального театра". Но что значит "концерт" в его исполнении, предположить никто не решался.
В галерею "Глобус" в лофт-проекте "Этажи" народу набилось под завязку. Господин Учитель на всякий случай напомнил про "детям до шестнадцати", и тут же раздался плач ребенка, уволакиваемого предусмотрительными родителями. Удостоверившись, что угроза детского травматизма миновала, герой вечера приступил к делу.
Программа состояла из выразительного, порой очень музыкального (концерт все-таки!) чтения не то чтобы подборки, а прям-таки разборки текстов из социальной сети "В контакте". Словно эпический Баян, Константин Учитель перевоплотился в сосуд народной мудрости, извлекая из недр фольклорного словотворчества мысли и фигуры речи. Ему даже не приходилось их комментировать, потому что на каждый пассаж тут же находился следующий, по-делезовски "деконструирующий" предыдущий. Зуд мудрости коллективного бессознательного являл собравшимся то афористов-самоделкиных ("Одиночество — это когда у тебя есть телефон, а звонит будильник"), то графоманов-эксгибиционистов (там такое, что бумага не стерпит), то изломы ментальной акселерации ("Боженька, а какой марки у тебя автомобиль, божественной? Лена, второй класс"). Работая в жанре, близком камланиям Дмитрия Пригова и заговорам Петра Мамонова, Константин Учитель перенес элементы драматической аффектации в ансамблевые ритурнели, исполненные им совместно с ансамблем "Борщ-капелла" (кларнет, аккордеон, фортепиано, контрабас), главное достоинство которого — в завораживающем мастерстве играть мимо нот и мимо доли. Но играть так, что лучшая аттестация для них — перефразированная строчка из Вертинского: "Там где фальшь божественна, точность — ничто". С "Шарманщиком" и "Серенадой" Шуберта, "Одинокой гармонью" Исаковского и "А я..." Десятникова господин Учитель обошелся так же, как его "друзья" в своих "избранных заметках" с виртуальной логосферой. Замусоренность словоблудливой искренностью сети "В контакте" исполнитель зарифмовал с шершавой, паралитичной вокальной техникой — он как бы заболтал слова и забормотал мелодические контуры исполняемых им хитовых и очень задушевных пьес. В этой смычке словесности и музыкальности, народившийся вдруг в Константине Учителе, русский Том Уэйтс оплакивал и то, и другое. Но со светлой печалью, как оплакивают непутевых, горемычных, отмучившихся. Получалось так, что всем этим действом господин Учитель разыграл в ролях одну лейтмотивную фразу Дмитрия Александровича Пригова, которой тот частенько награждал очередную разновидность абсурда бытия — "Что ж, значит, можно и так".