На всей территории бывшего СССР у руля власти остались лишь двое из некогда мощной плеяды политиков-демократов. Один — Борис Ельцин — борется с болезнью, другой — Левон Тер-Петросян — борется с революционной толпой, точь-в-точь похожей на ту, которая восемь лет назад вела его к власти.
О том, что борьба за власть для Ельцина сделалась единственным смыслом жизни и деятельности и лично его привела к тиранству, а Россию — к возвратному тоталитаризму, было много и красочно написано в 1993-м и последующих годах. Нечто подобное братья-армяне писали про Тер-Петросяна, а уж после нынешних президентских выборов и не то напишут.
Чем полемизировать о степени перерождения и о том, до какой степени оно оказалось злокачественным, стоит задаться вопросом, а было ли когда-нибудь иначе? Если было, то только в одном смысле. Бывали такие эпохи перемен, когда буквально все основатели и зачинатели оказывались физически уничтожены или изгнаны — французская революция, например. В этом случае вопрос о личностном перерождении действительно не вставал — он просто заменялся вопросом о сущностном перерождении всего процесса. Таких же эпох, когда неслыханные перемены происходили бы, а движения и их лидеры оставались бы теми же, что и в медовый месяц революции, история не знает.
Можно, конечно, попытаться представить себе, как кумиры 1989 года Гавриил Попов и Юрий Афанасьев уверенной рукой (но при этом нимало не изменяя своей пламенно-краснобайской сущности) до сих пор ведут страну сквозь все штормы и бури, но зачем? Только для того чтобы посетовать на бедность человеческой фантазии, отказывающейся вообразить невообразимое.
Большинство первозачинателей вообще склонны преувеличивать свою роль в таких геологического масштаба катаклизмах, которыми является обваливание прежнего общественного устройства и тем самым несколько уподобляются перепуганному старику из рассказа про землетрясение. Когда спасатели откапывают старика, заваленного в туалетной кабинке, он сильно их пугается и горячо уверяет, что он этого не хотел. На вопрос "Чего этого?" он поясняет, что подземный толчок произошел в тот момент, когда он дергал цепочку смывного устройства. Безусловно, дергавшие цепочку Горбачев, Попов, Афанасьев, Явлинский etc. этого и не хотели и уж во всяком случае вряд ли серьезно рефлектировали на тему, какова их заслуга в том, что вздыбившаяся земная твердь в своем грозном движении вдруг на мгновение взнесла их наверх. При этом они не совсем замечают некоторую непоследовательность в своем взгляде на стихию, которая до определенного момента (доколе она возносила их наверх) была разумно-созидательной и почтительно сообразовывалась с их выдающимися личными достоинствами, а потом (завалив их куда-то вниз) вдруг перестала сообразовываться и сделалась слепо-разрушительной.
Закон всех великих общественных движений непреложен. Начинают их идеалисты и мечтатели, но по мере того, как новые идеи овладевают массами, к делу все более подключаются честолюбцы, а под конец, когда произнесено слишком много звучных слов, напечатано слишком много бумажных денег и от наступившего царства разума всех с души воротит, дело завершают циники, окруженные подлецами. Начинается реакция, в конце концов закрепляющая то умеренное продвижение вперед, которое и является положительным плодом всей большой катавасии. После этого можно затевать новые перемены.
Обыкновенно роли идеалиста, честолюбца и циника разыгрывают разные актеры. Сперва Лафайет, потом Робеспьер, наконец Бонапарт. В этом случае говорят о перерождении общественного движения. Довольно редко, но являются политики-долгожители, которые, сообразуясь с порывами стихии, исхитряются самолично сыграть всю последовательность ролей. Если кому-нибудь — как Ельцину или Тер-Петросяну — удается через идеалистическую и разрушительную фазы движения довести его до фазы реакционной, тогда принято говорить о политическом перерождении.
Деятелям революционных эпох стоит помнить слова апостола: "Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все переменимся". Революция так же расточительна, как и природа, заставляющая рыбу метать тысячи икринок, чтобы из них вывелись считанные мальки, и потому большинству деятелей суждено умереть (хорошо, если только в политическом смысле). Все меняются, но только в тех, кто остается у власти и значит — на виду, эти перемены проявляются наиболее внятным и отчетливым, чтобы не сказать — пугающим — образом.
МАКСИМ СОКОЛОВ