С отражением чеченской войны в российском кино происходит что-то противоестественное, прямо противоположное тому, что происходило с вьетнамской темой в американском кино. Да, не прошло и десяти лет после вывода американских войск из Индокитая, как Голливуд принялся изживать "вьетнамский синдром", и таки изжил, убедив зрителей, что Рэмбо проливали свою и чужую кровь не напрасно. Но до этого-то целых десять лет кино "вьетнамский синдром" осмысляло, формулировало, то деликатно, то жестко, но всегда сугубо всерьез. Российское же кино, "чеченский синдром" не отрефлексировав, сразу же принялось его изгонять из сознания нации бесчисленными "Мужскими работами" и прочими "Личными номерами". Болезнь стали заговаривать, не называя по имени. Проводить послеоперационную реабилитацию больного, не сделав операции. В таком диком контексте замысел фильма Валерия Тодоровского
"Мой сводный брат Франкенштейн" (2004, **) вызывает безусловное уважение. Это, очевидно, первый фильм, который пытается пресловутый синдром сформулировать. Чеченская война входит в благополучный московский дом не в черном платье шахидки, а в дешевом костюме внебрачного сына главного героя, явившегося из ниоткуда, потерявшего на Кавказе глаз и разум. Действительно, этакое творение доктора Франкенштейна, которое жаждет любви и хочет помогать людям, но может только разрушать. Родственники пытаются от него избавиться, но безуспешно. Кончается фильм тем, что "Франкенштейн" берет семью в заложники, пытаясь спрятать их от притаившихся в его воображении врагов. Неплохая метафора государственной паранойи: людей "спасают", походя уничтожая их. Неплохая, но единственная. Фильм показывает границы, до которых готовы дойти представители кинематографического мейнстрима, и шире — либеральной интеллигенции, обсуждая чеченскую тему. Главный прокол Валерия Тодоровского — то, что "Франкенштейн" изначально явлен как монстр. Он инвалид, и этим все сказано. Классическое советское кино 1960-1970-х годов говорило, несмотря на цензуру, несмотря на безусловное восхищение ветеранами Великой Отечественной, об их послевоенной судьбе гораздо суровее и жестче, чем Валерий Тодоровский о современных ветеранах. Герои "Крыльев" Ларисы Шепитько или "Белорусского вокзала" Андрея Смирнова не были изувечены на войне, не сошли на ней с ума, победили, испытывать угрызения совести не имели ровным счетом никаких оснований, жили в почете и уважении, но были при том "живыми мертвецами в отпуске". Для них война оставалась лучшей порой их жизни. Акцентировав физическое увечье героя, Валерий Тодоровский сделал фильм не об убитых войной душах, а о психологической реабилитации пострадавших физически или, скажем, о нехватке протезов. "Франкенштейн" не так страшен: его можно вылечить, запереть в психушку, пристрелить, наконец. И продолжать жить как ни в чем ни бывало.
"Водитель для Веры" (2004, *) Павла Чухрая, в отличие от очень театрального, "кухонного" фильма Валерия Тодоровского, начинается сразу с истерической ноты и так до самого финала от нее не отступает. Начало 1960-х годов. Некий генерал-лейтенант, служащий в Севастополе, становится жертвой невнятных чекистских интриг. Одновременно его постоянно шантажирует самоубийством или по меньшей мере членовредительством дочка, беременная не поймешь от кого. Дочку спроваживают замуж за старшину-шофера, между ними даже вроде бы зарождается любовь, но кончается все горой трупов. В чем трагедия, решительно непонятно. Из-за чего бесятся персонажи — загадка. Не объяснить же их постоянную тупую истерику только тем, что жизнь генералов и генеральских дочек в Советском Союзе была невыносима. Действие фильма с психологической точки зрения совершенно не развивается. Как и в "Моем сводном брате", акцент со страданий души переносится на физическую ненормальность. Но утрированная хромота Веры кажется цитатой из какого-то пародийного фильма ужасов. Когда в роковую для героев минуту муж говорит жене-хромоножке, чтобы она сбегала в дом за забытыми фотографиями, да побыстрее, вместо трепета перед ожидаемой кровавой развязкой испытываешь приступ здорового смеха. Еще забавнее, что точно такими же психопатами представлены и сотрудники госбезопасности, устраивающие в Крыму настоящее побоище, вместо того чтобы, как им было свойственно, спокойненько зачистить кого следует и упрятать концы в воду. Сам режиссер, безусловно, чувствует, что фильм топчется на месте, и пытается хоть как-то разнообразить действие. Но делает это так же механически: бурные сцены перемежаются однообразными танцульками, на которых простые советские парни из провинции несколько анахронично признаются в любви к Элвису Пресли. "Водитель для Веры", увы, не исключение, а, наряду со "Временем жатвы" Марины Разбежкиной или "Русским" Александра Велединского, симптом общего кризиса ретрожанра в российском кино: режиссеры в одночасье разучились видеть и понимать прошлое.
