В Театре на Васильевском сыграли премьеру — спектакль "Салемские колдуньи" в постановке главного режиссера театра поляка Анджея Бубеня. АНДРЕЙ ПРОНИН чувствовал себя гостем ярмарки талантов.
Написанная в 1953 году, пьеса американского драматурга Артура Миллера "The Crucible" ("Испытание"), в российской традиции больше известная как "Салемские колдуньи", была гневным откликом на разгул маккартизма. Комиссия по расследованию "антиамериканской деятельности" во главе с печально знаменитым сенатором Маккарти свирепствовала, войдя во вкус. Комиссары ежедневно обнаруживали новых законспирированных коммунистов-вредителей: попавших под подозрение заставляли давать показания на невиновных, порочный круг ширился, общество погружалось в пучину страха и подозрительности. Взяв за основу реальный сюжет из жизни Массачусетса конца XVIII века, Миллер придумал леденящую историю: из глупых проказ, из интриги распущенной девицы, брошенной любовником, в одночасье вырастает "процесс века". Пожилые праведницы объявляются ведьмами и прислужницами дьявола, их мужья — колдунами, а главными достопримечательностями патриархального Салема становятся костер и плаха.
Для США пьеса Миллера — не только хрестоматийная классика, но и поучительная страница становления демократии. На российской сцене она тоже неминуемо обрастает социальными коннотациями. В нашем прошлом (а то и настоящем) предостаточно "процессов века", и невинно убиенных "ведьм", и доносительства, и подлости, и страха. Рекламируя премьеру несколько косноязычным слоганом "американский саспенс о русской жизни", Театр на Васильевском явно имел в виду что-то в этом роде. Режиссер Анджей Бубень уточнял: его волнуют бытовые корни "охоты на ведьм", а они лежат в душевной лености человеческих индивидов, не слышащих и недостаточно любящих друг друга. Рецензировать спектакль по разъяснительным монологам режиссера — последнее дело; говорят они, как правило, одно, ставят иное. Но не в данном случае: господин Бубень сделал ровно то, что сказал.
Индивидов предостаточно — многофигурная пьеса позволила занять добрую половину труппы. Сыграны почти все роли превосходно. Труппа за два с половиной сезона работы с режиссером Бубенем не просто расцвела, а обильно плодоносит. Фантастический Артем Цыпин в роли преподобного Пэрриса потрясает: многогранный образ включает разные ипостаси — и самовлюбленный сладострастник, дефилирующий павлином, и трусливый карьерист, но в далеком прошлом, видимо, порядочный человек. Прошлое время от времени напоминает о себе, поражая персонажа уколами совести. Колоссальный Юрий Ицков (судья Дэнфорт) — раздраженный мизантроп, увлеченный служака карательной машины, в ней одной наблюдающий совершенство. Господин Ицков умеет так прокричать какую-нибудь проходную реплику, что можно давать занавес — зал уже пробрало до печенок, и он находится в глубоком обмороке. Великолепная Наталья Кутасова буквально пропевает свою роль глупой ханжи, достигая редкого формального совершенства актерского рисунка, замечательная Татьяна Калашникова превращает маленький монолог рабыни-туземки в феерический и страстный дивертисмент, уникальный Евгений Чудаков в роли простака-фермера обескураживает стопроцентной органикой и пронзительной искренностью. Неплоха и молодежь: и Надежда Кулакова в образе несчастной запутавшейся малышки Мэри, и Светлана Щедрина (Абигайль), обнаружившая вкус и мастерство, оказавшись в отрицательной роли. Выше похвал молодая звезда петербургской сцены Елена Мартыненко. Ее Элизабет Проктор — истинная святая, исполненная сдержанного достоинства и иконописного стоицизма. Госпожа Мартыненко творит чудеса перевоплощения, ее опять не узнать.
Чтобы похвалить всех, корреспонденту "Ъ" не хватит ни печатной площади, ни превосходных эпитетов. А вот похвалить постановку в целом, как это ни странно прозвучит, особенно не за что. Индивиды так и остались индивидами — блестящие солисты никак не сплетаются в ансамбль. Многоцветье костюмов и хлопотливые, навязчивые перемены претенциозных мизансцен погружают спектакль в пестрый хаос. Пресловутый саспенс поддерживается только непрерывно звучащей драматичной музыкой Виталия Истомина. Социальный заряд спектакля не может удержать даже "говорящая" декорация Елены Дмитраковой: когда в финале из помоста вынимают вставные лотки, сцена зияет могильными провалами, а задник подозрительно похож на стену Мавзолея. Впрочем, в нынешнем — премьерном — состоянии "Салемские колдуньи" больше напоминают новый (актерский) павильон ВДНХ.