Фразы жизни
"The Real Van Gogh: The Artist and His Letters" в Королевской академии художеств
Лондон — не последняя из музейных столиц, серьезные выставки самого крупного калибра случаются там регулярно, и все же теперешний "Ван Гог" оказался сенсацией еще до открытия экспозиции. В самой Королевской академии художеств пока что не протолкнуться, это понятно, но просто-таки сверхвостребованной оказалась и сопутствующая программа. Исследователи подготовили к выставке издание переписки художника, и это, казалось бы, не ахти какой предмет первой необходимости, однако почти весь тираж солидного шеститомника раскуплен — и это при том, что одновременно появилось столь же скрупулезное и совершенно бесплатное онлайн-издание тех же писем. Более того, даже на сопровождающие выставку лекции очень сложно попасть, все места заблаговременно забронированы. В общем, когда устроители выставки взахлеб называют ее одной из самых важных и самых удачных среди тех, что проходили в Королевской академии, их восторги можно понять.
Наверное, отчасти дело в том образе Ван Гога, который сейчас сложился у среднего посетителя этой выставки. Образ этот странный, чтобы не сказать нелепый, но эффектный: с одной стороны, какой-то блаженный, и не случайно же, мол, его портреты украшают этикетки бутылок с абсентом. Ухо себе отрезал опять же. С другой — все ж таки это один из самых дорогих художников. За его картины еще 20 лет назад на аукционах платили $80 млн, а сколько заплатили бы теперь, страшно подумать. И в смысле цен, и в смысле колоритной репутации, и в смысле массовой известности хотя бы по имени Ван Гог, конечно, впереди хотя бы прочих постимпрессионистов.
Сложно судить тем не менее, с какими ожиданиями люди приходят на эту выставку. Ее художественная часть в любом случае вряд ли способна разочаровать — такой масштабной выставки о Ван Гоге, напоминают нам, в Лондоне не было 40 лет: привлечено множество музейных и частных коллекций во главе с амстердамским Музеем Ван Гога и Музеем Креллер-Мюллер в голландском же городе Оттерло, где волей судеб оказалось второе по величине собрание произведений художника. Выставлено в результате шесть с половиной десятков полотен и еще некоторое количество эскизов — в общем, и правда порядочно. Десятки портретов и автопортретов, пейзажи, натюрморты, включая и "Натюрморт с тарелкой лука" 1889 года, обреченный вызывать повышенное внимание благодаря связанной с ним мрачной гипотезе. На картине среди прочего изображено лежащее на столе письмо; один искусствовед, всмотревшись в беглые мазки кисти, предположил, что это не просто условный конверт с марками, а вполне конкретное письмо от брата художника, Тео Ван Гога, который был для него всем — наперсником, чутким собеседником, меценатом, наконец. Будто бы это то самое послание, в котором Тео сообщал о своей помолвке: после этого Винсент-де испугался, что брат отныне перестанет выплачивать ему содержание, и впервые задумался о самоубийстве.
Но, как бы то ни было, трудно не заметить, что главных, самых знаменитых по тем или иным причинам вангоговских вещей на выставке нет. Ни "Едоков картофеля", ни "Автопортрета с отрезанным ухом", ни "Подсолнухов", ни "Звездной ночи", ни "Портрета доктора Гаше". Разумеется, того, что есть, более чем достаточно, чтобы составить исчерпывающее представление о творчестве Ван Гога и о том, как менялись его манера и, вероятно, его миросозерцание: от ранних фламандских работ с их суровым колоритом, тягостным настроением и заостренной социальной проблематикой до поздних вещей с их магической яркостью красок и причудливым ритмом мазков, то резких, компактных, тяготеющих к штриху или цветной точке, то прихотливо струящихся. И все же когда монографический музейный блокбастер, так широко и так тщательно подготовленный, обходится вовсе без чего-то до неприличия хрестоматийного — это непривычно. Значит, главный аттракцион в чем-то другом.
Выставку неспроста назвали "Настоящий Ван Гог", в этом есть некоторая по-особому амбициозная заявка: мол, настоящего Ван Гога вы до сих пор и не знали. Очевидно, это в большей степени относится к письмам художника, которые на выставке тоже показываются. Отнюдь не в полном объеме — по большей части это слишком хрупкие документы, дешевая бумага и так уже сильно пожелтела, а чернила поблекли,— но несколько десятков есть. Хотя не каждый сможет без посторонней помощи разобрать почерк Ван Гога (не говоря уже о том, что письма в основном написаны по-голландски), с обаянием подлинного человеческого документа ничего не сделаешь — особенно если эти документы правильно экспонировать. Когда еще ворчал Пушкин, что "толпа жадно читает исповеди, записки etc.", но с этих пор человеческая натура мало изменилась, и перспектива познакомиться с личными письмами Ван Гога оборачивается многими соблазнами. От относительно благородных (узнать, как он жил и о чем думал в период создания той или иной работы) до низменных (а ну как в письмах обнаружатся яркие описания того, как художник постепенно сходил с ума?).
В принципе биография Винсента Ван Гога действительно это любопытство если не оправдывает, то объясняет: слишком необычная. Прожил 37 лет, из которых писал только последние десять. Унылое детство, юность, посвященная службе в арт-дилерской (как сказали бы мы теперь) фирме собственного дяди,— работа, не приносившая ни достатка, ни удовольствия. Потом внезапный порыв к христианству в форме евангельского служения ближнему, испугавший его родню своей крайностью: вместо того чтобы чин чином отучиться на пастора-богослова, Винсент подался в миссионеры и несколько месяцев проповедовал бедным шахтерам, делясь с неимущими последним куском хлеба. Только после этого он обратился к живописи, затем, после нескольких лет первых опытов, уехал во Францию. Хрестоматийная богемная жизнь, безденежье, абсент, беспутство, прогрессирующее сумасшествие, суицид. И посмертная слава, настигшая его уже в начале ХХ века.
Биография как будто бы в духе французских "проклятых поэтов", и кажется, что письма должны быть под стать ей — что в них бесконечные жалобы на мизерабельность существования должны перемежаться скандальными парадоксами, трескучими диатрибами в адрес филистеров и констатациями собственной гениальности. Ну и проявлениями безумия, само собой. Беглое знакомство с письмами (большая часть адресована все тому же Тео) обнаруживает, что на самом деле они ну никак на этот стереотип не похожи. В них очень мало громких фраз и преувеличений, даже о страданиях говорится как-то сдержанно и трезво; что самое удивительное, вместо предполагаемого развинченного эгоцентрика видишь внимательного и деликатного человека, которому неприятно идти на конфликты. А что до психического нездоровья, то импульсивная одержимость той или иной картиной выглядит по письмам уж никак не болезненной — наоборот, полнокровной и благополучной. Вместо клинической зарисовки на тему "гений и безумие" публике, в общем, показывают другого человека, гораздо более цельного (по крайней мере, в те моменты, когда он писал письма), чем можно ожидать. Вероятно, теперь именно этого человека нужно искать и в его полотнах.
Лондон, Королевская академия художеств, до 18 апреля