В петербургском клубе "Танцы" поэт Лев Рубинштейн выступил с программой советских песен 30-50-х годов. Вместе с публикой в детство поэта впадал ВЛАДИМИР РАННЕВ.
Когда поет поэт-концептуалист, настраиваешься не просто слушать, а считывать запрятанные в этом действии смыслы. Но Лев Рубинштейн, взявшись, по его же словам, "не за свое дело", просто поет — без затей. Перед концертом он пояснил, что его репертуар — это "советская лирика тех лет, когда мои родители были молоды, а естественным звуковым фоном была радиоточка на кухне. Под эти песни я был вскормлен, это музыка крепдешиновых платьев и духов "Красная Москва"". Песен было ровно на час концерта. Они из тех, что исполнялись не ансамблями песни и пляски энских военных округов, и не надутыми крепышами со значительными лицами. Здесь советская песня не в обмундировании, а в штатском: "Одинокая гармонь", "Спят курганы темные", "Летят перелетные птицы", "Тишина за Рогожской заставой". Были и военные песни, но не боевые, а разлучные — "Споемте, друзья", "В лесу прифронтовом".
Пел Лев Семенович настолько просто и настолько без затей, что лишил свое исполнение каких бы то ни было качеств. Это был просто голос взрослого мужчины, едва ли отличимый от другого ему подобного. Он просто пел знакомые слова на знакомую мелодию, и интонация не выдавала его отношения к материалу. Не было тут ни ностальгии, ни пафоса. Взаимодействие исполнителя и им исполняемого было максимально формализовано — как взаимодействие рабочего сцены с музыкальным инструментом или библиотекаря с каталожными карточками. Вообще же, идея картотеки, облюбованная Львом Рубинштейном в его поэтическом творчестве, находит в этой звуковой историографии свое продолжение. С одной стороны, вся эта культура для него много чего значит, но с другой — он примиряется со всеми ее противоречивыми значениями и контекстами именно что беспристрастностью: чистая атрибуция и ничего личного.
Лев Рубинштейн своего добился: его пение никак не растрогало зал, хотя в программе было много пронзительных песен, вроде "Враги сожгли родную хату". Публика аккуратно благодарила исполнителя аплодисментами, но специфического драйва ретро-вечеринок тут не было, и быть не могло.
Аккомпаниатор Борис Филановский, сродни певцу, аккуратно делал свое дело: наигрывал аккорды на электронном фортепиано, не поддаваясь соблазну пропустить пассаж между куплетами или сменить фактуру. То есть Борис Филановский аккомпанемент не играл, а талдычил. Впрочем, в этом деле ему недоставало естественности. Было заметно, как аккомпаниатор старается, что вносило в его действия какой-никакой, но "характер исполнения", в данном случае совершенно излишний. В целом же, дуэт получился очень органичный.
После концерта один из слушателей пожаловался корреспонденту "Ъ", что пели и играли сегодня "недостаточно выразительно, без уважения к песне". За выразительностью, какой бы она ни была — бернесовской или кобзоновской — стоит ходить в другие залы. Странная же применительно к музыкальному произведению категория "уважения" проявилась на этом концерте в полной мере. Именно так, не заляпывая эту песенную традицию "выразительностью" позднейших культурных слоев, и можно определять к ней свое отношение.