"Ресурсное проклятие" — одна из самых популярных тем в сегодняшнем обществоведении. Все знают, что нефть плохо влияет на развитие страны. Однако, ознакомившись со свежими исследованиями, обозреватель "Власти" Игорь Федюкин нашел поводы усомниться в этой истине.
О пагубном влиянии нефтяного изобилия на российское экономическое и политическое развитие говорят и представители Кремля, и оппозиционеры. По мнению оппонентов режима, именно приток нефтедолларов в 2000-х развратил страну и помог Владимиру Путину установить авторитарный режим. Сторонники режима, сокрушаясь о "нефтяной зависимости" и призывая к модернизации, фактически говорят то же самое другими словами.
Многие экономисты, рассуждая об этом явлении, используют понятие "ресурсного проклятия": согласно их теории, избыток природных ресурсов может в некоторых обстоятельствах отрицательно влиять на ситуацию в стране. У теории множество вариантов, но все они сводятся к тому, что наличие ресурсов, которые можно выгодно продавать за рубеж (нефть, газ, драгметаллы и алмазы, медь и много другого), избавляет правителей от необходимости работать над развитием страны. В таких условиях очень привлекательным становится захват власти: достаточно стать президентом, и ты будешь контролировать безбрежные денежные потоки. Упрощается и удержание власти: все проблемы, включая и недовольство граждан, можно решить с помощью денег. Интуитивно теория эта кажется очень убедительной: на ум сразу приходят Венесуэла, Нигерия, Азербайджан с Казахстаном, Россия. Однако существует ли "ресурсное проклятие" на самом деле, и если да, то как в точности сырьевое изобилие влияет на политику — вопросы, которые по-прежнему остро дискутируются. Власть уже разбирала несколько существующих на этот счет теорий (см. N 12 за 2009 год), но экономическая наука не стоит на месте.
Стивен Хейбер, профессор Стэнфордского университета, относится к числу скептиков, отрицающих само существование такого явления, как "ресурсное проклятие". Например, пишет он, кажется очевидным, что Уго Чавес сумел разрушить демократию в Венесуэле потому, что в его распоряжении были огромные доходы от экспорта нефти. Но если довести это рассуждение до логического конца, то получится, что, не будь в Венесуэле нефти, страна была бы демократией. Здесь, однако, возникают проблемы: в действительности диктатура стала привычной чертой венесуэльского политического пейзажа задолго до того, как в 1917 году в стране появились первые нефтяные вышки. Другой пример — Казахстан. Возможно, наличие нефти и способствовало становлению и консолидации режима Назарбаева. Но стал бы Казахстан демократией, если бы поток нефтедолларов обошел его стороной? Если мы хотим честно ответить на этот вопрос, полагает Хейбер, следует взглянуть на положение дел в странах, которые похожи на Казахстан по своим социально-экономическим характеристикам, но не имеют нефти. Нетрудно заметить, что ни Узбекистан, ни Киргизия, ни Таджикистан демократиями не являются.
Стивен Хейбер уверен, что, пытаясь выявить воздействие нефтяного изобилия на развитие ресурсообеспеченных стран, его предшественники просто неправильно считали. Большинство работ, посвященных проблеме "ресурсного проклятия", охватывают несколько последних десятилетий. Хейбер и его соавтор Виктор Меналдо из Вашингтонского университета при помощи нескольких десятков лаборантов собрали огромную базу данных, охватившую 165 стран и два столетия, с 1800 по 2006 год. С помощью этих данных исследователи попытались понять, как развивалась политическая система той или иной страны до того, как в ней появилась нефтяная отрасль.
Полученные Хейбером и Меналдо результаты неутешительны для сторонников теории "ресурсного проклятия". Для начала они проверяют гипотезу, согласно которой нефть способствует установлению диктатуры. Из 165 стран 33 были устойчивыми демократиями к тому моменту, с которого ведется отсчет в базе данных Хейбера и Меналдо (то есть к 1800 году или к моменту получения независимости). Семь из них в той или иной степени можно рассматривать как ресурсозависимые. Из этих семи пять — Австралия, Ботсвана, Тринидад и Тобаго, Ямайка и Папуа--Новая Гвинея так и остались демократическими. Особенно показателен пример Тринидада и Тобаго, где индикатор демократичности медленно, но верно рос даже в периоды высоких цен на нефть.
Остаются, правда, две страны — Малайзия и Нигерия, где демократия очевидным образом провалилась. Однако, напоминает Хайбер, в 1966-м, когда в Нигерии произошел первый переворот, добыча нефти обеспечивала лишь 7% доходов бюджета. Страна стала крупным нефтепроизводителем уже после установления диктатуры. Кроме того, есть целый ряд стран (включая, например, Норвегию), которые на момент их появления в базе данных не соответствовали введенным исследователями критериям демократичности, но сегодня являются одновременно и крупными производителями нефти, и устойчивыми демократиями.
Возможно, дело в том, что наличие сверхдоходов от экспорта сырья мешает странам, которые по каким-то другим причинам уже стали авторитарными, двигаться к демократии? Однако целый ряд государств, включая Эквадор, Чили, Перу и Мексику, были диктатурами до обнаружения на их территории ценных полезных ископаемых, но впоследствии стали демократическими. В Мексике, например, в период расцвета однопартийной системы в 1950-1960 годах нефть и газ обеспечивали лишь несколько процентов доходов бюджета, а совокупные поступления от экспорта энергоносителей составляли лишь около $40 в год на одного мексиканца. В 2000 году, когда Институционально-Революционная партия потеряла власть, эти показатели составляли соответственно 23% и $450. К 2006 году, когда в Мексике прошли вторые демократические выборы, они выросли еще больше. Наконец, указывает Хейбер, существуют ресурсообеспеченные страны, которые, будучи первоначально авторитарными, так и не стали демократиями, но где ситуация ощутимо улучшилась. Сюда он относит Чад, Иран, Египет, Йемен, Алжир, Габон и Анголу. Остаются, наконец, страны, которые и сейчас являются глубоко авторитарными, это Кувейт, Саудовская Аравия, Оман, Катар, Бахрейн, ОАЭ, Экваториальная Гвинея, Ливия и Ирак. Но стоит вспомнить, что абсолютная монархия существовала в большинстве из них задолго до обнаружения там нефти.
Разумеется, далеко не все исследователи согласятся с выкладками Хейбера и Меналдо. Дэниэл Трейсман из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе в последней работе приходит к выводу, что "ресурсное проклятие" все же существует. Правда, проявляется оно лишь в период после 1985 года, а также в странах среднего уровня экономического развития, где размер ВВП на душу населения колеблется в пределах от $5000 до $15 000 (по паритету покупательной способности). Россия (которую Хейбер и Меналдо не рассматривают в своей работе) вполне попадает в эту категорию. В 1992 году этот показатель составлял несколько менее $8000, в 1998 году опустился до $6300, а затем устойчиво рос, достигнув уровня $16 000 в 2008 году. Таким образом, в России эффект "ресурсного проклятия" должен был проявляться достаточно сильно.
В действительности, как отмечает Трейсман, этим эффектом нельзя объяснить политические процессы в России за последние 20 лет. Теоретически исходя из полученных автором коэффициентов падение цен на нефть в 1980-х должно было привести лишь к весьма ограниченной либерализации советского режима, самое большое на 2 балла по используемой Трейсманом 21-балльной шкале Polity IV, которая обычно применяется в таких исследованиях. В действительности же демократичность России выросла в начале 1990-х на 15 баллов. Точно так же не может рост цен на нефть объяснить и последующую эволюцию российского режима. Разрыв между расчетным и реальным уровнями демократичности составил в 2007 году около 11 баллов.
Почему же колебания нефтяных цен не сказывались на России так, как предсказывает теория? Трейсман последовательно разбирает несколько предлагаемых в научной литературе моделей "ресурсного проклятия" и показывает, что эта теория к России неприменима.
Часто предполагается, что наличие природных ресурсов дает правителям возможность действовать без оглядки на население: вместо того чтобы договариваться с гражданами об оптимальном уровне налогообложения, режим может просто продавать за границу сырьевые товары и за счет этого финансировать все свои потребности. Возможно, так и происходит в небольших государствах Персидского залива с их маленьким населением. Правители могут просто покупать своих подданных. В Катаре, например, нет подоходного налога, налога на имущество, налога на добавленную стоимость и налога с продаж, зато есть бесплатное образование, здравоохранение, телефонная связь и гарантированная работа на госслужбе по окончании обучения. Это неудивительно: в 2006 году, например, Катар добыл нефти и газа на $45 000 на душу населения.
В России, конечно, запасы энергоносителей велики, но велико и население. В результате доходы от экспорта нефти и газа составили в 2006 году $1340 на одного россиянина. А российский бюджет, по данным Трейсмана, в 2007 году получил от экспорта нефти и газа лишь около трети своих доходов. Наконец, в отличие от большинства других ресурсообеспеченных стран на долю компаний, напрямую контролируемых государством, в России приходится лишь от 37-42% нефтедобычи, и это даже после экспроприации ЮКОСа и "Сибнефти" и пересмотра условий соглашения по "Сахалину-2".
Возможно и другое объяснение: часто пишут, что сверхдоходы от экспорта сырья мешают модернизации. В соответствии с этой гипотезой, в любом обществе сначала повышается уровень образования, происходят индустриализация и урбанизация, возникают современные СМИ и многое другое и только после этого появляется спрос на демократию. Если же страна живет за счет экспорта сырья, модернизация может и не произойти. Для добычи нефти современное общество не нужно: обслуживать вышки могут приезжие бурильщики, живущие в огороженных резервациях, а за заборами — традиционное крестьянское общество. Но к России, полагает Трейсман, эта модель также неприложима: общество уже прошло стадию модернизации за советские десятилетия. Хотя формы этой модернизации были своеобразными, Россия может похвастаться одними из самых высоких среди всех нефтедобывающих стран показателями — долей населения с высшим образованием, численностью научно-исследовательского персонала и научных публикаций в пересчете на миллион граждан, степенью вовлеченности женщин в рынок труда и так далее.
Более того, вполне возможно, что наличие природных ресурсов может в некоторых обстоятельствах способствовать развитию демократии. Именной такой вывод, по мнению Трейсмана, позволяет сделать пример Аргентины, Мексики, Эквадора, Индонезии или Малайзии. С одной стороны, приток нефтедолларов дает им ресурсы для развития. С другой — неизбежная нестабильность нефтяных доходов раскачивает политическую систему и рано или поздно провоцирует падение режима. Именно так может произойти и в России. Похоже, Кремль знает о чем говорит, призывая страну "слезть с нефтяной иглы".
Источники:
Stephen Haber, Victor Menaldo. Do Natural Resources Fuel Authoritarianism? A Reappraisal of the Resource Curse.— Unpublished Working Paper, Stanford University, 2010.
Daniel Treisman. Oil and Democracy in Russia.— NBER Working Paper No. 15667, 2010.