"В июле 1920 года дезертировало 773 тысячи красноармейцев"

С 23 февраля 1918 года до окончания Гражданской войны молодая советская власть боролась с массовым уклонением от призыва и бегством из воинских частей. Одних дезертиров пытались агитировать, других расстреливали, но, как выяснил обозреватель "Власти" Евгений Жирнов, наибольший эффект дали экономические репрессии против их семей.

"Массовое дезертирство, недовольство, эксцессы"

Чаще всего самые интересные факты и документы обнаруживаются там, где, казалось бы, найти их совершенно невозможно. Чем, к примеру, могут быть примечательны черновые наброски книги "Советское военно-уголовное право", к тому же если этот труд издали в 1928 году? При ближайшем рассмотрении, однако, оказалось, что у книги не совсем обычная судьба.

Ее автором был военный прокурор Московского военного округа Сергей Орловский, в 1930 году назначенный главным военным прокурором. На столь высокий пост в советской юридической системе выпускник старорежимного юридического факультета Московского университета попал благодаря службе во время Гражданской войны, когда его, бывшего царского офицера, приблизили к себе основатели и руководители Первой конной армии — Буденный и Ворошилов. Первым красным офицерам из-за обширных пробелов в образовании не хватало умения составлять письменные тексты, чем и занялся юрист Орловский после назначения секретарем Реввоенсовета Первой конной.

В тот момент он вряд ли понимал, что перед ним открываются широчайшие карьерные перспективы. Армии далеко не всегда сопутствовал успех в боях, а из-за элементов партизанщины ее даже грозили расформировать. Но Первую конную курировал и считал едва ли не своей личной армией Сталин. И по мере его продвижения к вершинам власти все большее количество ключевых постов в стране начали занимать преданные ему конармейцы. А Сергей Орловский попал в руководство военной прокуратуры.

Особое отношение Сталина к конармейцам в те времена ни для кого не было тайной, и на этом фоне разгромный отзыв о рукописи "Советское военно-уголовное право", переданный Орловскому издательством, выглядел довольно неожиданно. Там говорилось, что в очень объемной книге слишком много внимания уделяется дореволюционным временам и иностранным армиям и слишком мало — советской жизни. Факты о преступности в Красной армии неправильно подаются и интерпретируются. А книга в целом не заслуживает издания.

Судя по всему, высокие покровители Орловского тоже сочли, что ознакомление рабочих и крестьян с данными о преступности в Рабоче-крестьянской Красной армии никому не принесет пользы, и в вышедшей книге остались по большей части общие рассуждения об особенностях применения законов к военнослужащим. А тщательно собранные Орловским сведения так и остались на разрозненных листочках в его бумагах.

И действительно, зачем трудящимся массам было знать о том, что, только по далеко не полным сведениям, которые Орловскому удалось собрать, военные трибуналы с начала 1918 года до конца 1921 года осудили за хищения военного имущества и растраты 55 781 человека. С учетом того что уровень следствия по делам о преступлениях в Красной армии, мягко говоря, оставлял желать много лучшего и до суда доходило лишь очень небольшое количество дел, армейское воровство в те годы точнее всего было бы назвать массовым.

Не очень красиво выглядели и данные о том, что в Красной армии имело место мародерство. В 1921 году, например, за это преступление осудили 351 красноармейца. Совсем тягостными были цифры о количестве приговоренных к высшей мере наказания. За четыре года Гражданской войны по приговорам военных трибуналов расстреляли 14 675 человек. Причем в эту статистику не попали те, кого ликвидировали чекисты или расстреляли без суда и следствия командиры и комиссары.

Однако самые впечатляющие данные относились к дезертирству. То, что солдаты бежали с германского фронта и до, и после большевистской революции, было известно давно и хорошо. К примеру, назначенный Лениным начальником штаба верховного главнокомандующего Михаил Бонч-Бруевич в январе 1918 года сообщал руководству:

"Многие участки фронта совершенно оставлены частями и никем не охраняются. При таких условиях фронт следует считать только обозначенным. На поддержку резерва рассчитывать почти не приходится из-за причин нравственного порядка: части не желают выдвигаться вперед... У громадного большинства солдат одно желание — уйти в тыл. Конный состав в полном расстройстве. Артиллерия к передвижению не способна. Всюду падеж лошадей. Укрепленные позиции разрушаются, занесены снегом, постройки разваливаются; дерево растаскивается на топливо... Довольствие людей и особенно лошадей в полном расстройстве, местами критическое. Отсюда — массовое дезертирство, недовольство, эксцессы. Так, в двух полках 67-й дивизии осталось всего 582 человека, а остальные дезертировали исключительно за отсутствием хлеба".

Но все это относилось к прежней, старорежимной армии. А из записей Орловского следовало, что схожая картина наблюдалась и в РККА. В особенности в 1919 и 1920 годах. Именно в этот период, как писал прокурор, был установлен рекорд: "В июле 1920 года дезертировало 773 тысячи красноармейцев".

Чтобы представить себе, много это или мало, можно сравнить число дезертиров с опубликованной в 1993 году Военно-мемориальным центром вооруженных сил РФ численностью Красной армии на 1 июня 1920 года. В РККА тогда насчитывалось 4 424 317 бойцов и командиров. И получается, что дезертировал каждый шестой. Однако с флота бежало незначительное количество краснофлотцев, а в сухопутных частях числилось 3 875 257 человек, и тогда выходило, что бежал каждый пятый. Но и этот расчет можно уточнить. Дезертиров из запасных частей считали отдельно, и они не входили в 773 тыс. беглецов, о которых писал Орловский. А на фронте в действующей армии состояло 1 539 667 человек. Так что получалось, что бежал каждый второй.

"Облавы давали незначительные цифровые результаты"

Об огромном количестве дезертиров из Красной армии говорилось и в других источниках. К примеру, в сочинении об обороне Петрограда во время Гражданской войны писал ее участник Николай Корнатовский, ставший затем историком: "Общее количество дезертиров по всей Псковской губернии (8 уездов) к 14 февраля 1919 г. приблизительно определялось до 15 000 чел. По словам местных работников, наибольшее количество дезертиров было в Опочецком уезде — до 2110 чел., наименьшее — в Холмском уезде, до 800 чел.". Как вспоминал белогвардейский генерал И. А. Данилов, взятый в плен большевиками и согласившийся служить в РККА, в Смоленской губернии насчитывалось несколько десятков тысяч дезертиров. Не отставали и Сибирь с Украиной, где уклонистов и беглецов считали уже сотнями тысяч.

А цифру, обнаруженную в бумагах Орловского, пусть и осторожно и замаскировано, подтверждал бывший сотрудник комиссии по борьбе с дезертирством С. Оликов. По его данным, в июле 1920 года задержали 444 876 дезертиров, а добровольно вернулся на службу 328 421 дезертир. Причем в описании Оликова картина выглядела еще хуже, чем у Орловского. Пойманных и явившихся беглецов, если их не относили к категории злостных и не отправляли в трибунал, посылали в запасные полки, где формировалось пополнение для фронтовых частей. И оттуда, как сообщал Оликов, в том же июле 1920 года вновь дезертировало 352 858 красноармейцев.

Дезертирство было опасно новой власти не только тем, что оставляло Красную армию без бойцов. Дезертиры в тылу нередко объединялись в отряды, которые убивали коммунистов и ликвидировали сельские, волостные и уездные советы, и для подавления всех этих больших и малых восстаний постоянно приходилось отвлекать верные большевикам войска и отряды ВЧК.

"Псковская губерния,— писал историк Корнатовский,— занимала особое место по размаху крестьянских восстаний и дезертирству. Волнения там с весны 1919 г. продолжались вплоть до момента окончательной ликвидации в ноябре Северо-западной армии Юденича и носили, таким образом, как бы перманентный характер. В сводках за март месяц отмечалось, что в одной только волости Великолуцкого уезда восстало около 3-4 тысяч дезертиров. Летом 1919 г. зеленые захватили половину Порховского, Холмского и Псковского уездов и оперировали в Опочецком и Островском уездах".

Успехи борцов с дезертирством смотрелись куда скромнее.

"Вылавливание дезертиров,— вспоминал Корнатовский,— вели отдельные команды в 50-60 чел. из местных караульных рот, и, несмотря на то что бойцы этих команд и заслуживали со всех сторон хорошие отзывы, работа подвигалась медленно. Медлительность передвижения пеших отрядов по губернии давала возможность дезертирам (при подходе отрядов) переходить из одной волости в другую... В мае 1919 года начались активные действия дезертиров в Порховском уезде. В Дмитриевской и Сорокинской волостях дезертирами были разгромлены волостные исполкомы, в Верхне-Шелонской волости 30 мая был разгромлен военный комиссариат, дела все уничтожены. Посланный для подавления восстания отряд эстонцев и коммунистов вынужден был отступить, потеряв пулемет и 10 000 патронов".

То, что докладывали в Москву из других частей страны партийные руководители, чекисты, военкомы и комиссии по борьбе с бандитизмом, не слишком отличалось от ситуации в Псковской губернии. Мало отличались и принимаемые меры. Как вспоминал генерал Данилов, в запасных частях перед отправкой пополнения на фронт принимались самые жесткие меры для предупреждения дезертирства. День отправки держался в строжайшей тайне, а в ночь перед погрузкой в вагоны казармы окружали отряды ВЧК, которые вели бойцов на станцию фактически под конвоем. Однако и это не помогало. По данным, которые приводил Оликов, в 1919 году из эшелонов по пути к фронту бежало от 15 до 20% красноармейцев.

Методы отлова дезертиров по всей стране также были одинаковыми: на дорогах устраивали проверку документов, а в городах и деревнях проводили облавы силами комиссий по борьбе с дезертирством:

"Комиссии,— писал Оликов,— обращали главное внимание на две формы облав: оцепление и обходы. Оцепления рекомендовались главным образом днем в общественных местах, на гуляньях, в театрах и пр. Ночью устраивались обыкновенно обходы, и не во всем городе, а частично. Обыкновенно патрулировался весь район, который предположено было проверить. Небольшие группы под руководством ответственных товарищей обходили квартиры и устраивали проверку документов. Всех подозрительных задерживали и отправляли на сборный пункт, где немедленно устанавливалась личность задержанного и применялись соответственно с этим те или иные меры".

Однако результаты, как признавал тот же автор, оставляли желать много лучшего: "Эти облавы давали незначительные цифровые результаты, но моральное значение их было громадно. Центральная комиссия так и расценивала городские облавы".

Проведение облав в деревнях производилось по специальным правилам Центральной комиссии по борьбе с дезертирством:

"1) Окружив населенный пункт, собрать местный комитет, получить от него сведения о мужском населении и объявить, что укрыватели будут преданы суду;

2) тщательно осмотреть с членами комитета помещения и дворы, соблюдая максимум тактичности; дезертиров и подозрительных задерживать, при сопротивлении действовать оружием;

3) результат облавы широко огласить по губернии, предложив дезертирам добровольно явиться, обещав минимальную кару".

Но и этот метод оказывался не слишком эффективным. Один из высокопоставленных сотрудников аппарата Совета министров СССР Петр Куранов рассказывал мне, как в молодости участвовал в борьбе с дезертирами и уклонистами от призыва:

"Когда я занимал должность делопроизводителя волвоенкомата, мне стало ясно, что поодиночке дезертиров не задержишь. В сельсоветах, которые обязаны были выявлять дезертиров, работали граждане из крестьян той же местности. Они, хотя и знали о том, что дезертиры проживают в своих домах, не задерживали их и не доносили, боясь мести или просто за бутылку самогона. Однажды мы с военным комиссаром Иваном Григорьевичем Карповым поехали в деревню Новоселки задержать дезертира, о котором нам было достоверно известно, что он живет дома. И когда мы вообще только въезжали в село или деревню, все население, как по радио, было оповещено об этом. И все дезертиры немедленно скрывались где-нибудь в укромных местах, а в основном убегали в конопли. В то время в каждом хозяйстве на усадьбах выращивалась конопля, достигавшая высоты выше человеческого роста, и, находясь в ней, беглецу можно было, не высовывая головы сквозь верхушки колосьев, вести наблюдение и лавировать в случае опасности. И вот мы с комиссаром вошли в дом известного нам дезертира, а родители его заявляют, что он находится на службе в Красной армии и домой не возвращался. Наши доказательства того, что это не так, ими не воспринимались. Председатель сельсовета тоже отмахивался от предъявленных доказательств. Задержать дезертира нам так и не удалось".

"Дезертиров решили собрать для переговоров"

Большевики несколько раз меняли тактику борьбы с дезертирством. Они попытались было применять к уклонистам и беглецам жесткие санкции: злостных расстреливали, а остальных сажали. Но бойцов на фронтах от этого больше не стало. Тогда власти взяли курс на прощение дезертиров, включая даже тех, кто ушел в банды. Накануне зимы им предлагали сдаться и сдать своих вожаков. Тем, кто соглашался, прощали даже убийства коммунистов и отправляли в войска.

Когда подобная тактика принесла некоторые плоды, агитацию дезертиров решили применять везде и всюду. О том, как проходили такие мероприятия, вспоминал Куранов:

"Однажды мне довелось быть свидетелем важного и интересного мероприятия. Дезертиров решили собрать для переговоров с глазу на глаз. Летом 1919 года все числящиеся в розыске дезертиры были приглашены волвоенкоматом на собрание, где будет присутствовать военный комиссар. Местом для собрания была избрана деревня Протасово Лебедской волости Ливенского уезда. Помню, был летний, теплый, солнечный воскресный день. Дезертиры осторожно понемногу собирались на лужайке посреди деревни, и до приезда военкома их набралось человек 150. Среди них были и бывшие офицеры. На всякий случай они решили выставить на дорогах к подъезду в Протасово сторожевые охранения. В назначенное время на горизонте, на проселочной дороге, спускавшейся с возвышенности, показались два всадника, медленно ехавших к деревне. Один из них был комиссар Овчинников, в серых брюках и гимнастерке, подпоясанный офицерским ремнем, за которым впереди торчал наган без кобуры. Другим всадником была молодая женщина, сидевшая сбоку на седле и одетая в белое летнее платье. Она была агитатором Орловского губкома партии. Они выступили с докладами о текущем моменте и международном положении. Во время доклада комиссар, вынимая из-за пояса наган, говорил, что мы боремся за то, чтобы не было войн, и придет время, когда будет отброшено оружие как ненужный хлам. Призывал дезертиров добровольно явиться в военкомат для направления в Красную армию без привлечения к ответственности за дезертирство. Женщина-агитатор рассказала о положении на фронтах, о том, кто такие и за что борются Махно, Петлюра, Мамонтов и другие. Призывала немедленно встать в ряды защитников родины. На собрании было несколько выступлений и со стороны дезертиров. Впоследствии многие из них явились в военкомат и были направлены в Красную армию".

Однако далеко не везде мероприятия заканчивались так же мирно. О собрании в одном из сибирских сел командир 228-го полка Тестов докладывал командованию:

"По просьбе самих дезертиров устроено собрание, где выступили от наших отрядов я и тов. Захаров, бывший партизанский начдив. Местным населением и самими дезертирами было постановлено добровольно явиться в свои части. Уже после собрания, когда стали уходить, между Захаровым и Кожиным (партизанским командиром, которому поручили формирование отрядов для отправки на фронт.— "Власть") произошел спор, и в это же время в Захарова были произведены два выстрела из браунинга председателем местного союза. Произошла суматоха. Один кричит "Бей Захарова!", другие — "Ура!", третьи — "Спасите!". И вся толпа двинулась лавиной по улицам в разные стороны. Тов. Захарову нанесено 3 раны. При выстреле тяжело ранен один из дезертиров. Кожин и другие в суматохе скрылись. Были приняты меры розыска и преследования, но удовлетворительных результатов не получено. После этого арестовано нашим отрядом 18 человек дезертиров, и многие получают документы, и сегодня же по возможности все дезертиры из с. Боровского будут изъяты силой оружия".

Но главная проблема заключалась в том, что многие из десятков тысяч добровольно сдавшихся во время так называемых недель явки вскоре вновь бежали из частей, так что общий результат агитации против дезертирства, по сути, оказался близким к нулю.

"Оштрафовали за скрытничество"

Законодательная база для новой попытки исправить положение появилась летом 1919 года. 19 июня Ленин подписал постановление Совета рабоче-крестьянской обороны, где для борьбы с дезертирством предлагались следующие мероприятия:

"а) Конфискация всего имущества или части его (части строений, скота, земледельческих орудий и т. п.).

б) Лишение навсегда или на срок всего земельного надела или части его (покос, огород, сад и т. п.)".

Мало того, постановление предлагало не просто наказывать семьи дезертиров, но и поощрять тех крестьян, у которых были добросовестно служащие родственники-красноармейцы: "Конфискованное имущество и отобранные наделы передаются во временное пользование семьям красноармейцев".

А кроме того, экономическим репрессиям могли подвергаться целые села и даже волости:

"В тех случаях, когда местное население упорно укрывает дезертиров или не оказывает содействия к их задержанию, Губернским комиссиям по борьбе с дезертирством предоставляется право налагать штрафы на целые волости, села и деревни за круговой порукой всего населении и назначая для них принудительные общественные работы. При невзносе штрафа или невыполнении работ в указанные комиссией сроки немедленно применяются принудительные меры. От штрафов и общественных работ освобождаются семьи красноармейцев и все, оказавшие содействие в поимке дезертира".

Правда, мера эта считалась чрезмерно жестокой и до лета 1920 года, когда дезертирство стало повальным, применялась не слишком часто. Однако в июле 1920 года Реввоенсовет Республики издал приказ об ужесточении мер экономического воздействия на семьи и родственников дезертиров:

"Предписывается:

1. Конфискацию имущества дезертиров и их укрывателей производить уездным дезертиркомиссиям тотчас же по получении извещения о дезертире и, во всяком случае, не дожидаясь его поимки или обнаружения. Указанную меру распространить не только на дезертиров, но и на членов их семейств, имеющих с ними общее хозяйство.

2. Означенную в п. 1 меру наказания применять: а) ко всем дезертирам из войсковых частей, учреждений, эшелонов и пунктов; б) ко всем уклонившимся от учета и давшим о себе неверные сведения с целью укрыться от мобилизации; в) ко всем состоявшим на топливных и иных милитаризованных работах в случае самовольного оставления ими работ; г) ко всем укрывателям перечисленных выше категорий".

Осуществлять конфискации предлагалось открыто, с обязательным составлением протокола, один экземпляр которого оставался в сельсовете. Правда, на деле все получалось совершенно иначе. Члены комиссий по борьбе с дезертирством отбирали у семей беглецов не только домашний скот, без которого невозможно было прожить, но и все съестные припасы, теплую одежду, а зимой еще и дрова. А если дезертир по-прежнему не сдавался, то с его дома сдирали крышу, и семья оставалась на морозе в чем была. Если и это не помогало, то процесс изъятия распространяли на родителей, братьев и сестер дезертира. Доходили даже до дальней родни и свойственников. Представители дезертиркомиссий с удовлетворением отмечали, что из деревень в Красную армию пошли письма с просьбами служить и не убегать домой, а то, мол, наказывают очень жестоко.

Не менее эффективным средством оказалось наложение штрафов на целые села. Особоуполномоченный Толоконников докладывал в алтайскую губернскую чрезвычайную "пятерку" по борьбе с дезертирством и бандитизмом в сентябре 1920 года:

"Когда я приехал в район, там дезертиров было много. Некоторые знали, что они должны явиться в свои части, а некоторые не знали. Может быть, благодаря бездействию Славгородского военного комиссариата или местных органов некоторые общества оштрафовали за скрытничество дезертиров, как, например, село Вострово на 100 000 руб., и как только мы объявили приказ о немедленной явке в волость, которым надлежит явиться, то в одни сутки ни одного дезертира в районе не осталось: добровольно отправились в Славгород".

Как обычно, высокая цель оправдывала самые жестокие средства. Самой высокой целью тех, кто их использовал, была, разумеется, власть. А победа в Гражданской войне — лишь не самый значительный эпизод в ее достижении.