По эту сторону желоба

// Вне игры...

...с Андреем Колесниковым

Специальный корреспондент "Ъ" встретился с саночником Альбертом Демченко, который рассказал, как он увидел погибшего грузинского саночника, зачем ему нужна помощь нейропсихолога и почему ему "что-то рановато завязывать".

В последнем заезде Альберт Демченко некоторое время был лучшим по итогам двух дней соревнований. Но это было до того, как четвертую попытку совершили немцы Давид Меллер и Феликс Лох, а также итальянец Цоггелер. Когда Цоггелер обошел Демченко на три сотые секунды, Демченко схватился за голову, вернее, за то, в чем она была, то есть за шлем, и в отчаянии присел на корточки. Он понял, что у него не будет медали на этой Олимпиаде.

Я увидел его за полночь в Боско-спейс в "Русском доме". Он приехал сюда ненадолго из Уистлера. Был чисто выбрит, немного вальяжен, длинные черные, хорошо уложенные волосы выдавали в нем востребованного на периферии художника. Он снял свитер, оказался в стильной черной рубашке. Спортсмены в день соревнований так не ходят. И не выглядят так. Им незачем. Они либо без оглядки радуются победе, либо мучительно, постоянно, каждую минуту думают о том, почему они проиграли.

Это был, кажется, совсем не такой случай. Шестая Олимпиада, 38 лет. Великий саночник Демченко. Присел так, как будто над ним грузовой самолет пролетал и чуть его шасси не задел.

— Все-таки не смогли пережить четвертое место с гордо поднятой головой? По-человечески понятно, конечно...

— Да у меня что-то первый заезд не очень удачно сложился,— лениво пожал он плечами.— Не адаптировался к женской эстакаде.

— А остальные, получается, адаптировались? — не удержался я.

Он долго молчал. Ему не хотелось это признавать. Но он сам оказался в ловушке.

— Да,— все-таки сказал он.— Не все адаптировались. Я еще легко отделался.

— Вы знали грузинского парня, который погиб на трассе?

— Мы с ними тренировались регулярно. Третий год. Дядю его я хорошо знаю. Дядя еще со сборной России работал. Этот парень вообще-то не мог так просто с трассы вылететь. Он на достаточно хорошем уровне катался. Ну, на уровне.

— Как же он вылетел? Вы что думаете сами насчет этого?

Демченко говорил флегматично, обдумывая каждое слово. После каждого моего вопроса делал удивленное лицо, словно уж этого-то он никак не ожидал, а потом начинал спокойно отвечать, слишком спокойно для человека, пережившего одно из самых тяжелых поражений в жизни.

— Да в том заезде организаторы испугались, что трасса начнет подтекать, потому что выглянуло солнце, и закрыли ее тентами. И человек как в тоннель попадал. Можно закрыть трассу тентами, не проблема. Но к этому надо привыкнуть, успеть потренироваться. А когда катаешься весь день на открытом воздухе, а потом оказываешься в черной дыре — по-всякому человек может себя почувствовать.

— За ваши шесть олимпиад было что-нибудь подобное?

— За мои — нет,— внимательно вглядевшись в меня, произнес он.— Да тут всякие факторы могли сработать. Понимаете, мы в первый день тренировку закончили в полдвенадцатого ночи. Нодар в одной группе с нами был все время. Потом, наутро, встали в 6.30, потому что до объекта автобус идет долго. И на следующий день ситуация повторилась. Мы вообще-то все были уже усталые и раздраженные.

— А как вы узнали о том, что с ним произошло?

— Да как узнал... Я стоял на финише, он шел по трассе почти сразу после меня. Ну, говорят, там один упал, с трассы вылетел. Мы поднялись сразу, подошли... Доктор наш, который первый шел, увидел и говорит: "Тебе не надо смотреть, не смотри туда!" А почему не смотреть? Я вижу, он лежит, одна нога на желобе, а клипсо с ноги слетело, ботинок по-вашему. А клипсо вообще-то хорошо застегнуто. Я думаю: "Хлоп, ну это все". Там врачи суетятся, а чего, когда ботинок слетел?

— А что это значит? — переспросил я.

— Вы что, не знаете? — искренне удивился он.— Вы правда не знаете? Счастливый человек. Когда в аварии люди погибают, с них обувь первым делом слетает. Не знали, что ли?

— Не знал...— теперь уже я говорил медленно.

— Доктор говорит: "Ну все, пойдем, пойдем..."

— Он за вас испугался, и, видимо, сильно?

— Не надо за меня бояться,— на этот раз очень быстро сказал Демченко.— Я в порядке. Я фаталист. Все как происходит, так и бывает. Жалко, человек очень хороший был. У нас вообще-то с 93-го года это в первый раз. В Свердловске тогда щепка от желоба сквозь глаз одному парню прошла, попала в височную кость... Через месяц он умер.

— Вам правда помощь доктора не нужна в таких случаях? — честно спросил я.— Ведь так можно вообще на трассу больше не выйти, если один раз увидеть, как нога на желобе лежит, а клипсо рядом валяется... Ведь еще один грузинский саночник так после этого и не вышел.

— Ну,— замялся он,— есть у меня одна незаконченная работа с психологом, до Нового года надо по плану до конца пройти... Чтобы потом уже до Сочи хватило.

— Что за работа?

— Это не совсем психолог...— Альберт Демченко не очень был рад, что начал этот разговор.— Нейропсихолог. Радикальное восстановление координации, отношения к окружающему миру...

— Отношения к миру? Надо что-то подправлять?

Он смотрел на меня так пронзительно, что, казалось, размышляет, врезать мне, чтобы больше я его не ставил перед необходимостью отвечать на такие вопросы, или, наоборот, думает, как лучше по-честному ответить, чтобы и всего не сказать, и не наврать.

— Ну, знаете, бывает, что в голове начинается мешанина,— пожал он плечами.

— А сейчас, после сегодняшнего дня, есть мешанина?

— Сейчас? — переспросил он.— Еще времени мало прошло. И мой опыт в спорте сказывается.

— То есть вы держитесь?

Я был рад, что он в этом признался. А то эта его флегматичность с самого начала вызывала подозрения.

— Честно говоря, смешно,— вдруг сказал он.— C этим нейропсихологом в группе дети 12-14 лет занимаются.

— Ну да, те, у которых переходный возраст, нестабильная психика... Можете подробности рассказать?

— Упражнения делаем. Разговариваем.

— Какие? Может, мне тоже поделать надо. Скорее всего даже.

— Нет,— он резко качнул головой.— Вам не надо. Если не хотите прыгать с парашютом и боитесь, что разобьетесь, то нет, вам не надо.

Так великий Демченко признался, что на самом деле спуск по трассе дается ему как затянувшийся прыжок с парашютом. Может, и не зря доктор запрещал ему смотреть.

— Да на самом деле,— продолжил он,— помощь нужна была организаторам. Навалили в штаны. Перевели нас на женскую эстакаду. А надо-то было увеличить время после заливки: температура сильно минусовая стала бы, желоб бы немножко инеем зарос, скорость упала, да и все...

— Могли победить? — спросил я его.

— Бились до последнего,— глаза в стол.— Мы были готовы. Сани — звери просто, никого близко по саням нет... Трассу мы знали лучше, чем немцы, у нас была дополнительная неделя в Уистлере... А они трассу меняют! Когда мы об этом узнали, то подошли, конечно, к канадцам и сказали им, конечно...

Я себе представил это.

— "Ребята,— говорим,— замораживайте, блин, трассу!" Дело в том, что у нас полозья по минусу хорошо идут. А у меня друг есть канадец, с которым мы вместе выступали, так он сейчас у них холодильными установками заведует. "Эвор,— говорю,— замораживай на хрен лед! Сколько градусов сможешь сделать?" Он говорит: "Нисколько не смогу. Инеем покроется". Я ему отвечаю: "Ладно, замораживай на первых десять человек, хотя бы десятку можешь пропустить по хорошему минусу?! А дальше — неважно!" Не может.

— Мы с вами четыре года назад говорили, когда вы серебро в Турине взяли, и вы тоже санки свои хвалили, рассказали, что с заводом Хруничева наладили дело, а они там вообще ракеты делают...

— Народ считает, что у меня одни из самых быстрых саней в мире. Там такое сборище деталей... Собирал незаменимый Александр Иваныч Васин. Он все детали берет, в мае уходит, а в сентябре подает сани. Их только в малярку остается отвезти. Детали из Австрии, кое-что в Иркутской области сделали...

— А что именно?

— Не, не скажу,— это был единственный вопрос, на который он не ответил за весь разговор, не его, видимо, тайна, а Иркутской области.— Обтекатель словацкий, по моей матрице сделан.

— А тяжело держать матрицу в форме? Она у вас такая, выпуклая...

— Да она у меня уже давно сделана и не меняется с годами... А с Хруничевым после Турина не работали. Там тяжело каждый раз на территорию проходить, не можешь процесс проконтролировать... Обтекатель получился хороший, только вот цвет... Они должны были фиолетовый сделать, а после всех химических реакций получился розовый. Такой радикально розовый. Ребята глумились, а потом, когда один раз соревнования прошли с этими санями, резко перестали глумиться.

— Вы правда хотите в Сочи выступить?

— Может, и получится,— чересчур лениво ответил он.— С дочерью. Да, может, получится. Я как-то говорил об этом. Ей 14, начала в 12. Для нашего спорта это нормально. Это же не как в спортивной гимнастике: в 6 лет начал, в 16 закончил, хромой, увечный — побывал в большом спорте.

— У вас, конечно, удивительный вид спорта в этом смысле,— согласился я,— могут в одно время выступать и отец, и дочь. Было что-нибудь подобное где-нибудь?

— У нас же в санях. Аргентинцы пытались выступить — отец и сын,— он засмеялся.— Но сын вдруг женился, новые дела привалили, он жену послал, но она как-то не отобралась, а отец вообще ногу сломал. Печальная история.

— А ваша дочь как отнеслась к тому, что с грузинским парнем произошло?

Он опять тяжело задумался.

— Все это ведь произошло только позавчера. Я по скайпу с женой разговариваю, а она по телефону с дочерью. Сам я с ней еще не говорил. Но мне и говорить не надо. Она такая же, как я.

— То есть какая?

— Огонь,— коротко ответил он, и в глазах вдруг появилась невероятная теплота. Как от огня.

— До Сочи не затухнет огонь?

— Мой? — переспросил он.

— У вашей дочери он только разгорается, я чувствую.

— Мы недавно в Кисловодске тренировались,— сказал он,— и там был чемпион мира по кикбоксингу. Он на меня долго смотрел, потом говорит: "Давай поборемся, а?" А я же не кикбоксингом занимаюсь. "Что такая флегма-то?" — спрашивает. Я говорю: "Я не флегма. Я такой просто. Ну, давай тогда".

— То есть вышли против него, по сути, безоружным.

— Важно как уйти, а не как выйти. Нормально я ушел. Он не ожидал.

Он взял бокал белого вина, сделал хороший глоток.

— Да я что-то чувствую, что мне рановато завязывать! Если бы не все эти дела!.. Несчастье просто, вот и все. Ладно бы там ошибся, здесь... А так — проехал, доехал!.. Рановато завязывать...

Нет, не флегма. Вот сколько бы Альберт Демченко ни делал вид, что у него большой опыт в спорте, перед этими тремя сотыми отступает весь опыт, испаряется все. И у самого не получается справиться с этим, потому что ты будешь жить с этими тремя сотыми годы и всю жизнь. И нейропсихолог ему тоже не поможет. Никто не поможет. Будет жить.

— А вы знаете, что я член команды Visa? — неожиданно заявил он.— Мне это обязательно сказать надо. Они мне правда помогают. Мой портрет тут, в Ванкувере, должен на баннерах висеть. И еще кто-то кроме меня там есть... Забыл фамилию. У меня память на лица и фамилии плохая. Я людей не помню. Трассы хорошо помню, все повороты, все прямые, во всех странах... А людей не помню.

— Может, и к лучшему,— сказал я.

Он согласился:

— Ну да. Нет, я их вижу. Только я их обхожу, как препятствие.