На вопросы корреспондента Ъ ДМИТРИЯ СОЛОПОВА отвечает вице-премьер правительства России, генеральный директор ИТАР-ТАСС ВИТАЛИЙ ИГНАТЕНКО, который с 5 по 17 февраля вел непосредственные переговоры по телефону с Бахромом Содировым. Как известно, террориста убедить все-таки удалось — четыре российских журналиста и представители миссии ООН в Таджикистане были отпущены на свободу.
— Почему именно Вы стали официальным представителем российской стороны на переговорах с таджикским полевым командиром Бахромом Содировым. Не Черномырдин, который имеет опыт общения с террористами, не кто-либо другой из членов правительства?
— Во-первых, я, как известно, отвечаю за прессу, и сначала заложниками оказались журналисты, это потом ООНовцы и другие. Сыграло свою роль и то, что там был журналист ИТАР-ТАСС Галина Гриднева. Моя реакция была очень острой, у нас в агентстве была объявлена тревога, мы круглосуточно сидели на телефонах.
— Первой в Москву позвонила Гриднева?
— Да. Когда она начала выходить на связь из лагеря Содирова, мы сразу поняли, что она работает под контролем. Но какими-то словами ей все-же удавалось рассказывать о том, что было на самом деле.
Когда Галина Гриднева передала информацию о расстреле одного из заложников, она добавила: "Здесь ситуация трагическая". Так и сказала. Я почувствовал агрессивность террористов по их окрикам в адрес Галины. И я сказал Гридневой: "Дай ему трубку".
— И ОРТ, и НТВ показывали, как вы беседуете с Содировым по телефону. Мне показалось, беседа была довольно жесткой — вы почти не выбирали слов. Не боялись вызвать у террориста непредсказуемую ответную реакцию?
— С Содировым мы говорили более двух десятков раз, я не считал сколько. Мы даже Коран читали друг другу. И то, что вы видели по телевизору, — эта маленький фрагмент из многочасовых разговоров, который был выхвачен какой-то телекомпанией, поскольку разные журналисты здесь все время крутились. Большинство, конечно, приходили не для того, чтобы снимать меня и записывать мои разговоры с Содировым. Энтэвэшники приходили, чтобы услышать голоса своих корреспондентов, чтобы узнать, живы ли они. Здесь были руководители НТВ Олег Добродеев, Игорь Малашенко, они очень переживали.
Конечно, я срывался. Данный эпизод случился после 18-часового молчания, когда мы вообще не знали, что там происходит. Потом выяснилось, что в это время террористы перетаскивали заложников в горы, в запасной лагерь, и Бахром Содиров нарушил абсолютно все наши договоренности. У меня весь стол был завален вот такими зелеными бумажками-наклейками — что он просил, что мы уже сделали. И когда он вышел наконец на связь и сказал, что ничего не будет выполнять и что сейчас он начинает, как он сказал, партизанскую войну, что будет убивать людей в Душанбе, что у него есть там группы, террористы... В этот момент я сорвался. Но окончилось все нормально, как вы знаете. Он позвонил мне на следующий день, когда всех отпустили, позвонил в ТАСС и поблагодарил меня за то, что "я его выдержал", как он сказал. За то, "что не прервал переговоры, и нить переговоров все время держал в руках".
Скорее, конечно, помогал ее держать. Один из многих. Я не хотел бы, чтобы все сходилось только на мне. Я знаю, что Черномырдин разговаривал с президентом Таджикистана Рахмоновым несколько раз, как-то ночью он говорил с ним раза четыре. Большаков (Алексей Большаков — вице-премьер правительства России. — Ъ) был все время на связи, ФСБ, антитеррористическое управление, Пастухов (Борис Пастухов — заместитель министра иностранных дел. — Ъ), Примаков. Мы вместе собрались, и этот штаб сложился как-то сам по себе. У Виктора Зорина, начальника антитеррористического управления, была свадьба дочери, и единственным гостем, который не пришел на эту свадьбу, был сам Зорин. Я уж ему говорю: "Может быть, вы уйдете хоть на час". А он не ушел.
— Насколько вы были уверены в безопасности заложников?
— Ну не уверен, но как бы логически я подумал, что вряд ли боевикам Содирова пойдет на пользу, если весь мир признает их международными террористами. В случае убийства, расстрела журналистов, а тем более ООНовцев они становились уже международными террористами и конфликт из локального перерос бы в международный.
— Какие, на ваш взгляд, мотивы двигали Содировым — политические или, скорее, личные?
— Смешанные требования были и смешанный язык.
— А на каком языке вы разговаривали?
— Он говорил наполовину по-русски, наполовину по-таджикски. Мы даже сначала записи вели. Потом решили: не надо забивать голову себе, потому что понять ничего нельзя.
— Он хорошо говорит по-русски?
— Да, неплохо. Я заметил, что когда он волнуется, он переходит на таджикский язык. Я понимал, что мне нужно его уговорить. Кроме того, мне нужно было поговорить со всеми заложниками, для того чтобы убедиться, живы ли они. И поэтому я просил: "Позови корреспондента НТВ". И потом, ребят нужно было поддержать, для них это тоже было важно. Потом я начал иностранцев приглашать к телефону. Нужно было им объяснить, что в Москве все беспокоятся и государство наше о них заботится. Обычные фразы, но для них это было очень важно.
— Вы спрашивали об условиях, в которых содержатся заложники, когда разговаривали с Содировым?
— Я только одно понял, что содержались они в разных помещениях, потому что, когда кого-то просил к телефону, им нужно было куда-то все время идти. Это потом подтвердилось. А вообще, достаточно неплохо. Кормили. Но все это, конечно, в условиях абсолютной непредсказуемости, в окружении вооруженных до зубов людей, которые ни в грош не ставят человеческую жизнь.
— В Таджикистане находился с визитом министр по делам СНГ Аман Тулеев. Принимал ли он участие в освобождении?
— Тулеев вернулся раньше, чем обострилась ситуация, и никак не принимал участия в нашей работе.
— Какое участие принимали спецслужбы, СВР?
— У них были специфические действия, и я, естественно, в них не посвящен.
— Что вы цитировали Содирову из Корана, какое именно место?
— Он мне говорил: "Я вот клянусь на Коране: если мне дадут патроны, я всех отпущу". А ему в ответ прочел строку "но Бог нечестия не любит". Песня 205-я, сура 2-я.
— И это серьезно повлияло на переговоры?
— Не думаю. Это был психологический ход, чтобы мне его отвлечь от слишком агрессивных требований.
— Самый напряженный момент был тогда, когда Содиров ушел в горы и долго не выходил на связь?
— Да. Я даже думаю, что с нашей стороны люди начали думать, что нас обманули, и уже смотрели на меня, как на крайнего, мол, я пошел на все это, а он меня обманул. Поскольку моя должность такова, что я должен отвечать не только за свои слова, но и за действия, я был готов к ответу. Я вообще-то в глубине души думал, что он еще что-то потребует, но заложников в любом случае оставит живыми. Это вытекало из содержания и обстоятельств нашего разговора — он цеплялся за факт переговоров, порой через каждые 15-20 минут он со мной связывался, и мы начинали снова.
— Содиров сам дозванивался?
— У него был спутниковый телефон, но у этого телефона все время кончались батарейки, поэтому я ему звонил только пару раз, а в основном он мне. То есть я понял, что он очень заинтересован в контакте, и это мне давало немного уверенности.
— Сколько Вам удалось поспать за эти дни?
— Очень немного. Я уезжал домой часа на два, переодевался, душ принимал. И обратно на работу.
— Не хотите себя признавать героем?
— По большому счету это и не правильно, потому что работала огромная государственная машина.