Лидер группы "Аукцыон" выступил с одним из самых своих амбициозных проектов. Альбом "РАЗИНРИМИЛЕВ" был записан с американскими музыкантами-экспериментаторами Марком Рибо и Джоном Медески. В его основе — поэма Велимира Хлебникова "Разин": что ни строчка, то палиндром. С подробностями МАКС ХАГЕН.
Интрига была сильной: перед концертом послушать "РАЗИНРИМИЛЕВ" было негде. Мало того, что Федоров сейчас является одним из самых продвинутых экспериментаторов, появившихся когда-то на "русроковой" грядке и давно ее переросших. Так еще он поставил себе задачу спеть стихи, которые прочитать-то — испытание (например, такое: "Или во плаче пчел, плеч печаль повили"?).
В живом исполнении "РАЗИНРИМИЛЕВ" напоминал густую булькающую музыкальную плазму. На ее поверхности будто вспухали и лопались пузыри: психоделика, джазовая импровизация, фольклорные нотки, а то вдруг и роком повеяло. И тут же все смешивалось обратно, буквально в рамках одной песни. Впрочем, чувствовалось, что все это бурление подчиняется довольно четким правилам. Да, свободы музыканты получили много, но то, что игралось, можно было честно назвать песнями. Музыканты расположились по сцене широким полукругом, причем в центре, в глубине сцены, встал Владимир Волков с контрабасом, а сам Леонид Федоров с акустической гитарой сидел справа. Сидение это было очень оживленным и прыгучим, на стуле музыкант задерживался разве что в паузах. Рядом — ударная установка, за которой барабанщик Чез Смит, также участвовавший в записи, разве что не вытанцовывал ритм. В такой расстановке был свой толк: Рибо и Медески, расположившиеся со своими инструментами на противоположном фланге, могли следить за "художественным руководителем" и ритм-секцией.
С задачей спеть хлебниковские палиндромы Федоров справился внешне легко. Собственно, в каждой строчке "Разина" есть своя ритмика и звук, пение здесь было отдельным инструментом. Акцент делался скорее не на смысл, а на фонетику и интонации. В композициях по мотивам "Разина" упор вообще был сделан на внутреннюю драматургию поэмы, от нее и отталкивалась вся музыка. Самыми впечатляющими здесь оказались "Бой" и "Пытка". В первом — тяжелая ритмичная поступь, Рибо, берущий тяжелые риффы и заряжающий атональные соло, гоняющий пальцы по контрабасу Волков, вколачивающий клавиши рояля и "хаммонда" Медески и, как удар, финальное федоровское "Так, кат!". "Пытка" — это пытка, наибольшее приближение к свободной импровизации с мелодекламацией, жесткой и даже жестокой.
Вообще, когда основная программа закончилась, определение "вынос мозга" приобрело некоторый смысл — всем этим музыкальным потоком голова оказывалась будто промыта. Несколько вещей Федорова и "Аукцыона", сыгранных на десерт, после "Разина" слушались даже с некоторым облегчением: здесь хотя бы было понятно, о чем поется. Впрочем, и "Ждать" из "Девушки поют", и "Голова-нога", и "Сонь" — также подверглись переработке, а Медески, Рибо и Волков порезвились вволю.
Самый замечательный момент концерта случился неожиданно. Во время песни "Печаль", из "Лилового дня", у Леонида Федорова порвалась струна, и его коллеги, моментально сориентировавшись, зарядили ударный пятиминутный джем. Импровизировали они с таким смаком, что, даже настроив гитару, сам "художественный руководитель" пару минут с явным удовольствием просто посидел-послушал. А после всего увиденного и услышанного знакомые, побывавшие на двухдневном прогоне "Разина" перед концертом, рассказали совсем уж дивную историю: музыканты репетировали одно, а сыграли совсем другое, аранжировки изменились на ходу. Как там говорил Федоров — текст сам начинает работать. Вот она, эпическая сила.