Забытая война

Усилиями федеральных и местных властей кавказская война за последние несколько лет стала для большинства россиян чем-то далеким и почти неощутимым. После взрывов в московском метро могло показаться, что она вернулась в Россию. На самом деле война просто не кончалась.

ДМИТРИЙ КАМЫШЕВ, МУСА МУРАДОВ

Массовым российским сознанием кавказская война, фактически начавшаяся для постсоветской России в августе 1991 года с провозглашения независимости Чеченской республики Ичкерия, долго воспринималась как нечто весьма отдаленное. Даже в начале 1995 года, когда после ввода в Чечню федеральных войск в российские города пошел поток "грузов 200", большинство россиян, чьи сыновья, мужья и братья не гибли в чеченских горах, по-прежнему не считало эту войну "своей". Не приблизил ее к России и рейд отряда Шамиля Басаева на Буденновск в июне 1995-го, который, несмотря на репортажи федеральных телеканалов и широко растиражированное "Шамиль Басаев, говори громче!", тоже случился "где-то там".

Все изменилось осенью 1999-го, после взрыва жилых домов в Москве. Именно тогда жители всей страны впервые поняли, что для того, чтобы оказаться жертвой этой войны, совсем необязательно находиться в Чечне или прилегающих к ней регионах. В последующие пять лет похожие чувства посещали наших граждан неоднократно: в октябре 2002-го после "Норд-Оста", в 2003-м после нескольких взрывов смертниц в Москве, в феврале 2004-го после подрыва поезда в московском метро и, наконец, в сентябре того же года после захвата школы в Беслане, который, конечно, тоже произошел "где-то там", но по понятным причинам стал настоящим шоком для большинства россиян.

Однако после этого Кремль объявил крестовый поход против терроризма, который дал определенные результаты. Во всяком случае, события на Кавказе снова переместились на периферию общественного сознания. Громкие успехи силовиков (вроде ликвидации Аслана Масхадова и Шамиля Басаева) воспринимались россиянами как подтверждение действенности избранного властями курса, тогда как неудачи (например, атака боевиков на Нальчик в октябре 2005 года) — лишь как редкие (и опять же чисто кавказские) исключения из общего правила.

Этот вывод подтверждают и результаты социологических опросов (см. график). В начале второй чеченской кампании, когда еще свежи были воспоминания о взрывах домов, большинство россиян требовало крови, выступая за военное решение чеченского вопроса. После терактов 2003-2004 годов возобладало уже мнение о необходимости отгородиться от мятежной республики "великой кавказской стеной". А в период относительной стабильности второй половины 2000-х заметно выросло число затрудняющихся ответить — то есть тех, для кого проблемы кавказского сепаратизма стали столь же далекими, как, скажем, вопрос о независимости Косово.

К тому же "у себя" боевики воюют чаще всего с представителями силовых структур (см. справку), как это было, например, и 31 марта в дагестанском Кизляре, где от взрывов смертников погибли 12 человек, 9 из которых были сотрудниками милиции. Такие теракты воспринимаются как "разборки" одних военизированных группировок с другими и тоже кажутся далекими от обычной жизни граждан.

И совсем другое ощущение у граждан вызывают теракты, направленные против мирных жителей: ощущение, что кавказская война вдруг вернулась в Россию. И оно усугубляется бессмысленностью взрывов.

Пока существовала Ичкерия и жив был ее президент Аслан Масхадов, не только массовый захват заложников видными террористами, но и такие обезличенные теракты, как подрывы в метро и взрывы пассажирских самолетов, имели политическую мотивацию. Сам Масхадов называл боевиков, захвативших школу в Беслане, а также террористов-смертников, взрывавшихся в разных городах России, "радикальной частью чеченского сопротивления" и объяснял их поступки желанием остановить войну и заставить Россию сесть за стол переговоров. Шамиль Басаев, бравший на себя ответственность чуть ли не за каждый теракт (см. справку), тоже утверждал, что все они совершались с одной целью — вынудить Москву вывести войска из Чечни и признать независимость Ичкерии.

Но после Беслана всем, в том числе и лидерам чеченских боевиков, стало понятно, что второго Хасавюрта (в этом дагестанском городе в конце августа 1996 года было подписано соглашение о выводе из Чечни федеральных войск) ждать не стоит. Окончательно же надежда на переговоры была похоронена 8 марта 2005 года, когда был убит Аслан Масхадов. Доку Умаров, к которому после ликвидации в июне 2006 года преемника Масхадова Абдул-Халима Сайдуллаева перешла власть над боевиками, упразднил Ичкерию и объявил о создании "Имарата Кавказ". После этого вести переговоры даже при большом желании стало просто не с кем. Сторонники имарата — других боевиков на Северном Кавказе уже не осталось — объявили кафирам (неверным) вечную войну, эпизодом которой стали и теракты в московском метро (на прошлой неделе ответственность за них официально взял на себя Умаров). И даже если Кавказ стараниями нового президентского полпреда Александра Хлопонина вдруг превратится в экономический рай, сторонники войны за "чистоту ислама" там все равно останутся, потому что воюют они, подобно выходцу из богатейшей саудовской семьи Осаме бен Ладену, не за деньги, а за идею, что бы там ни говорили российские власти. А значит, если с боевиками нельзя ни договориться, ни полностью их уничтожить (по официальным данным, несмотря на все усилия МВД, число их остается неизменным — см. таблицу на слева), теракты "просто так" могут продолжиться в любой момент.

Правда, примеры успешной борьбы с террористами, независимо от их мотивации, на Кавказе все-таки есть: например, в Чечне за последний год было совершено в два-три раза меньше терактов, чем в соседних Ингушетии и Дагестане (см. график). Но этих успехов власти добиваются весьма своеобразными методами.

Как заявил в прошлом году президент Чечни Рамзан Кадыров, "каждого, кто идет по пути террора, ждет возмездие, и они подлежат истреблению, им нет прощения, нет оправдания". Заодно он предупредил об ответственности и родственников террористов, то есть, по сути, признал, что за действия своих родных им придется отвечать по законам кровной мести. Подтверждением этих слов стали регулярные публичные допросы родственников боевиков, которые чеченские силовики устраивают перед телекамерами. Допрос, как правило, происходит на месте операции, с демонстрацией трупа убитого боевика.

Вот один из таких сюжетов. Высокопоставленный чин из республиканского МВД указывает пожилому чеченцу на труп боевика и спрашивает:

— Твой сын?

— Мой.

— Мы это сделали за тебя, уничтожили эту тварь. Что на это скажешь?

— Спасибо вам за это. Сколько же бед он принес людям! Он нашел то, что искал.

В ходе допроса выясняется, что и второй сын чеченца — тоже боевик.

— Надеюсь, что и он отправится за этим же,— выдавливает из себя старик, указывая на труп сына.

— Найдем и его,— обещают силовики.

Еще один сюжет: на этот раз допрашивают трех несостоявшихся шахидов, у которых изъяли пояса, начиненные взрывчаткой. Допрос ведет лично президент Кадыров. При этом присутствует и отец одного из задержанных.

— Зачем ты хотел взорваться? — спрашивает Кадыров, держа в руках снятый с боевика "пояс шахида".

— Мне сказали, что я попаду рай,— отвечает тот.

— Кто сказал?

— Арабы Мохдан и Ясир.

— А почему ты им самим не предложил взорваться? Они что, не хотят попасть в рай?

— Да я с ними не встречался, слушал только их видеообращение,— пытается оправдаться задержанный.

По требованию господина Кадырова к допросу подключается отец несостоявшегося смертника.

— Я же тебя в нефтяной институт устроил, платил за твое обучение. А ты меня опозорил на весь мир, невинных людей хотел погубить. Что же ты, паршивец, каких-то арабов слушаешь, а не отца своего!? Я что, по-твоему, не мусульманин? Я разве не молюсь, уразу не держу? — кричит пожилой чеченец на сына.

Затем, обращаясь к президенту, произносит:

— Рамзан, моему сыну нет прощения. Да и я виноват, проглядел его...

Судя по статистике, подобные антитеррористические постановки производят впечатление на многих зрителей. Так что, возможно, на Кавказе вскоре появятся и другие режиссеры, готовые перенять творческий метод Рамзана Кадырова.

Есть и еще один вопрос, на который пока нет ответа: будут ли последние теракты, как взорванные дома в 1999-м и трагедия в Беслане, использованы властью для новой войны на Кавказе или для очередного переустройства российской политической системы.