Некрополитен

В результате двух взрывов 29 марта в Москве на станциях метро «Лубянка» и «Парк культуры» погибли, по данным на 1 апреля, 39 человек, более 90 были ранены. Взрывов в общественных местах с использованием смертников в Москве не было шесть лет. Корреспондент «Власти» Олег Кашин приехал на Лубянку через полчаса после первого взрыва в метро. И понял, что шести лет не хватило на то, чтобы совсем отвыкнуть от взрывов в столице, но их оказалось достаточно, чтобы любые слова и ритуалы начисто лишились смысла.

Автобус с табличкой "Ритуал" на лобовом стекле смотрелся в этом месте так же естественно, как и весь прочий спецтранспорт. Почему на Политехническом музее табличка "Музей закрыт" — тоже понятно: через дорогу метро "Лубянка", из которого спасатели выносят живых и мертвых пассажиров взорванного поезда, и в музее, наверное, какой-нибудь оперативный штаб или пункт переливания крови или еще что-то — у приоткрытых дверей стоит, конечно, милиционер, но через двери видно — в фойе музея много людей, чем они заняты — не видно, но почему-то сразу понятно, что этим людям печально и, наверное, страшно. И когда до тебя вдруг доходит, что здесь происходит какая-то параллельная тому, что у метро, процедура, и ты спрашиваешь выходящего из музея старичка с двумя розами — что, мол, случилось-то? — старичок, который, может быть, и не в курсе, что два часа назад взорвалось метро, объясняет тебе, что вот умер главный редактор музейного устного журнала, и сейчас его повезут на кладбище хоронить. Ты еще раз спрашиваешь — какого-какого журнала? Благодаришь старичка и возвращаешься к метро, и тебе почему-то хочется смеяться и над тем, что журнал устный, и над тем, что его главный редактор ухитрился умереть так вовремя, что прощаются с ним не только коллеги по музею, но еще и половина (вторая работает на "Парке культуры") московской милиции, спасателей и врачей.

Ты уже знаешь, что балконы в ресторане "Диссидент" и баре "Лофт Кафе", выходящие на Лубянскую площадь, сегодня заперты, и в обоих заведениях сидят сотрудники ФСБ, которые зачем-то следят, чтобы никто не выходил на эти балконы, как будто с них что-нибудь видно или слышно. Ты видел вертолет МЧС, который садился на Лубянской площади, и седые волосы, растущие из ушей прокурора Москвы Юрия Семина, который сказал странную фразу: "Не время считать погибших, время спасать живых". Ты знаешь, что дальний выход из метро специально оцепили ОМОНом и заставили микроавтобусами, чтобы фоторепортеры, которые стоят вдоль омоновских шеренг, не смогли ничего снять — сейчас из метро начнут выносить в черных пластиковых мешках тела погибших, и прессу к этому выходу не пускают. Обойдя сквер, ты пробираешься к этому выходу, встаешь рядом с какими-то операми в штатском и фотографируешь спасателей с носилками на свой телефон. Опера понимающе на тебя смотрят — думают, что ты из какого-то конкурирующего ведомства и что какой-нибудь таблоид обещал тебе денег за эксклюзивную фотографию. Ничего не говорят, но тоже достают телефоны, тоже фотографируют.

Ты понимаешь, что никакой репортажной ценности вот в этом — четверо мужчин в синих комбинезонах несут на носилках черный мешок — нет, более того, наверное, нехорошо стоять здесь и фотографировать человека, который только что спешил на работу или в институт куда-нибудь, а теперь мертв и упакован в пластик, но ты стараешься об этом не думать, потому что сейчас тебе хочется быть циником, у которого вместо эмоций и вообще мыслей — только то, что он должен делать, потому что работа такая. Ты хватаешься за это "работа такая", но совсем не потому, что твоя работа кажется тебе сегодня важной, а потому что, не будь ее, что бы тебе осталось? Даже набор версий тебе уже известен, официальную сразу назвал Семин — террористы-смертники, и это уже понятно, что кавказское террористическое подполье (оказывается, мы не забыли слово "шахидка"!), неофициальные версии ты и сам легко можешь нафантазировать, а потом прочитать о них в интернете. До "грузинского следа", конечно, не дофантазируешься, но когда о нем назавтра скажет Николай Патрушев, ты если и удивишься, то только тому, что он так долго думал — в самом деле, у них же есть враг, как можно было забыть. Только лицемер скажет, что мы проснулись в другой стране — да в какой другой, та же самая, только метро взорвалось.

Шесть лет в этом городе ничего вот так не взрывалось, но почему-то шесть лет назад все было проще. Взорвалось — значит, надо сплотиться или наоборот, в зависимости от политических взглядов, протестовать и возмущаться, а сейчас и то и другое воспринимается как-то дико. Шести лет оказалось недостаточно для того, чтобы отвыкнуть от взрывов в городе, но их вполне хватило на полное обессмысливание любых слов и ритуалов. Цветы и свечки вечером на перроне "Лубянки" неотличимы от цветов и свечек в память о принцессе Диане или Майкле Джексоне, евроремонт гражданского сознания. Слова Путина "выковырять их с этого дна канализации на свет Божий" воспринимаются только как циничная самопародия (сортир когда-то был, теперь канализация, все логично). Сдача крови — министр Голикова объяснила, что пострадавшим переливают кровь не от тех, кто сдал ее после взрывов, а от тех, "которые сдают кровь на регулярной основе", и вообще "неправильно использовать трагедию как повод, чтобы нагнетать обстановку слухами о нехватке крови",— да неправильно, конечно, кто же спорит. Спорить тоже не хочется, ни с кем и ни о чем.