В Концертном зале Мариинского театра впервые в России с сольным концертом выступил американский пианист Джонатан Бисс. Комментирует ДМИТРИЙ РЕНАНСКИЙ.
Заявив отечественный дебют Джонатана Бисса в пятнадцатом по счету абонементе Концертного зала, незатейливо названного "Знаменитые исполнители", менеджмент Мариинского театра явно погорячился. 29-летнему американцу скорее подошел бы концертный цикл "Алло, мы ищем таланты" или "Молодая гвардия". В портфолио господина Бисса значатся четыре диска, опубликованные крупным, но в последние годы сильно подрастерявшим авторитет звукозаписывающим лейблом EMI Classics, и ангажементы на ведущих академических площадках мира — между тем ни по статусу, ни по творческому потенциалу этот пианист сегодня не может сравниться ни с одним другим участником мариинского абонемента, в рамках которого уже выступили Борис Березовский, Петр Андершевский и Вадим Репин.
В мировой исполнительской табели о рангах господин Бисс с начала нулевых и по сей день проходит по ведомству подающих надежды — тех, кого музыкальному рынку еще рано воспринимать как серьезных игроков, но чьими лицами уже можно разбавлять пианистическую массовку. Вопрос о том, зачем нужно было приглашать в Мариинку-3 далеко не самого даровитого ее представителя, в то время как в Петербурге до сих пор не слышали живьем лидеров сегодняшнего фортепианного искусства Марка Андре Амлена и Пьера Лорана Эмара (пианист номер один в мире Аркадий Володось, по счастью, сыграет на "Звездах белых ночей"), остается открытым — насытиться гарниром в отсутствие главного блюда можно лишь тогда, когда сам гарнир самодостаточен.
Чего о Джонатане Биссе сказать нельзя. Открывшая концерт соната Йозефа Гайдна заставила было подумать об американском пианисте как об апологете Михаила Плетнева или Григория Соколова — вслед за русскими гуру господин Бисс попытался сыграть Гайдна как импрессиониста. Звук и впрямь является главным козырем молодого пианиста, искусством фортепианной колористики он владеет в совершенстве. Но пытаясь описать звучание биссовского рояля, невольно скатываешься на цитирование толстовского портрета Анны Карениной, в котором прилагательное "прелестный" повторяется в одной фразе шесть раз подряд: прелестный — и только.
Ничего, кроме разукрашивания нотных строчек, господина Бисса не интересует. Отдаваясь этому увлекательному процессу с той же страстью, с которой дети дошкольного возраста корпят над книжками-раскрасками, пианист забывает сразу и обо всем. О том, например, что риторически значимые фразы стоило бы договаривать до конца. О том, что мелодические маршруты не стоит бросать на полпути. О том, в конце концов, что крупную форму невозможно выстроить, мысля локальными, замкнутыми на самих себя построениями. Уже в первом отделении "Серьезные вариации" Феликса Мендельсона упорно не желали становиться циклом, оставаясь ворохом отдельных миниатюр. Во второй половине вечера Двадцать шестая бетховенская соната окончательно вывела пианиста на чистую воду.
В первой части господин Бисс раздул бурю в стакане воды, во второй попытался утешить тоскующего лирического героя переодеванием из безыскусного платья в манерные рюши и фижмы, в финале дожеманничался до того, что дважды едва не потерял текст. Летящую на всех парусах и эмоционально вполне прямолинейную бетховенскую музыку американский дебютант умудрился утяжелить тонной сомнительных оттяжек, оттенков и придыханий, превратив свою игру в живую иллюстрацию набоковского определения пошлости — в игре господина Бисса хватало и ложной значимости, и поддельной красоты.