В галерее "Anna Nova" открылась выставка "Близорукость/Myopia" — первый петербургский проект Хаима Сокола, израильского художника, живущего в Москве. Зрение проверял СТАНИСЛАВ САВИЦКИЙ.
В работах Сокола много литературных мотивов и приемов, что вполне естественно для продолжателя традиций московского концептуализма. Между тем, в экспозиции, открывшейся в галерее "Anna Nova", слова сведены к минимуму. Выставка составлена из фрагментов недавних проектов, но ни у одного произведения здесь нет названия. Эта подборка работ, знакомящая петербургского зрителя с творчеством Сокола, переключает внимание с литературного оформления искусства на пластическую форму самих вещей. Нас приглашают рассмотреть их пристально, вблизи, как будто бы мы были близоруки. Кому-то может показаться, что в Петербурге пояснения, что же хотел сказать автор своими произведениями, куда менее обязательны, чем в Москве. Все-таки местная традиция восходит не к рефлексивному концептуализму, а к неоэкспрессионизму. Однако дело в данном случае не сводится к адаптации московского искусства к питерской ситуации. Судя по всему, перед нами попытка отстраниться от проникнутого литературностью романтического концептуализма. Лишенные заглавий, работы Сокола должны смотреться вне привычной рамки. Возможно, тогда их можно было бы поставить в один ряд с проектами петербургских художников Петра Белого, Петра Швецова и Виталия Пушницкого, принадлежащих к тому же поколению, что гость "Anna Nova". Все они стильно и изобретательно работают со старыми вещами: ржавым металлоломом, допотопной мебелью, букинистическим хламом и мусором — найденными на помойке или выторгованными у доходяг на блошином рынке. Юность этих художников пришлась на "перестройку", слом старого уклада. Советские вещи, вышедшие из употребления после исчезновения СССР, стали материалом и пластической формой их искусства.
На выставке в "Anna Nova" можно увидеть скульптуры-ассамбляжи, инсталляции и серию лайтбоксов. Работы Сокола разнятся по жанрам, но их связывает в целое, по меньшей мере, один сквозной сюжет — в них часто используется рукописный текст. На самолетиках, свернутых из листов жести, художник пишет любовные послания. На страницах старого семейного альбома — подписи с оборота фотографий. Листки копирки, через которые десятки раз переписывались тексты, превращаются в эффектные палимпсесты, где невозможно отличить один слой записей от другого. Сокол делает из текста абстрактный орнамент, на месте смысла, стертого чехардой слов, зияет пустота. Так же, через копирку, нарисованы на ржавой жести и на клочках грубой бумаги неловкие портреты. И материал, и темы, и техники действительно близки к московскому концептуализму с его лирической интонацией, оживляющей размышления об отчуждении и о границах языка искусства. Другие метафоры отчуждения, которые использует Сокол, — письма, не дошедшие до адресата, и забетонированные почтовые тумбы из разных стран.
Конечно, как художник он сформировался именно в Москве, переехав туда несколько лет назад из Израиля, куда эмигрировал еще в начале девяностых. Сокол учился в Институте проблем современного искусства, где концептуализм преподносили как традицию. Многим запомнился его совместный проект с Еленой Елагиной и Игорем Макаревичем на выставке "Яблоки падают одновременно в разных садах", прошедшей на Винзаводе пару лет назад. Сравнение его творчества с работами Ильи Кабакова, пожалуй, уже стало банальностью. При всем при том, хотя Сокол делает новое концептуальное искусство, фактура застаренной вещи сейчас смотрится более эстетски, чем в семидесятые-восьмидесятые. Художники круга Кабакова смешивали искусство с реальным бытом, используя энергию разложения режима, которой были заряжены советские вещи. За пределами СССР фрагменты здешней коммунальной жизни смотрелись как этнографическая экзотика. Между тем, в арсенале Сокола только предметы с истекшим сроком годности, это тени вещей, поэтические метафоры. Концептуализм в его работах дистиллируется и предстает в рафинированной форме. И отсутствие названий у работ, показанных на выставке, только подчеркивает это.