Женщина и государство

Музей Московской городской телефонной сети основан в 1982 году по инициативе тогдашнего начальника МГТС Виктора Фаддеевича Васильева. Самой главной своей ценностью этот музей полагает фрагмент АТС машинного типа, вывезенный с центральной станции в Милютинском переулке. Меня водили по этому музею две дамы, инженеры МГТС, которые относились к этому приспособлению с большой нежностью. "Она не просто старушка,— объясняли они мне.— Она смонтирована первой в России, в 1930 году, а демонтирована последней в мире, в 1998-м. Она занесена в лондонскую Книгу рекордов Гиннесса под номером 231 за самый долгий трудовой стаж — 68 лет. У Эриксона такой нет, они хотели ее купить, а мы не продали!"

Про Эриксона они говорили потому, что завод "Красная заря" изначально был основан как раз компанией Ericsson. После революции его национализировали, но шведы как-то недолго обижались и все время продавали этой фабрике лицензии на все свои разработки. В том числе и на эту АТС машинного типа.

Ну что тебе сказать про нее, дорогой читатель? Потрясающая вещь! Напоминает шкаф. Но как бы с мотором. И там так получается, что если включить мотор, то на каждой полке начинает кружиться диск, а внутри диска по диаметру ходит такая линейка, и что-то с чем-то должно совпасть, и благодаря этому можно поговорить по телефону. Что мне эти дамы и продемонстрировали, позвонив с черного телефонного аппарата на одном краю шкафа на другой край. Сам я не смог вполне прочувствовать эту великолепную вещь, но заразился их влюбленностью в нее. Она им чем-то очень приглянулась, звоня друг другу по телефону, они даже двигаться начали как-то иначе, ловко, с сознанием собственного изящества, как на подиуме. Вот раз — одна повертела ручку, два — другая взяла трубку, и — о чудо! — они соединились в единое целое.

Там вслед за ней стоит другая АТС, но не машинного типа, а декадно-шаговая. По мне так большой разницы нет, только она как-то попроще, просто шкаф, без дисков и моторчика. Мне даже на какой-то момент показалось, что я понимаю, как она работает, но я тут же устыдился этого своего понимания. "Видимая простота этой станции,— объяснили мне мои дамы,— обусловила ее успех. Она такая простая, что ее смогли понять даже наши тупые чиновники. В результате вся страна после войны оказалась в плену декадно-шагового мышления, соединившегося с командно-административной системой. А это, вы же понимаете, путь в технологическое отставание". Я скорбно покивал, чувствуя, что такие, как я, и были причиной этой напасти.

Я вообще-то был несколько удивлен, увидев в этом музее именно это. Идя в музей МГТС, я, честно сказать, ожидал музея телефонных аппаратов. Я собирался поведать читателю о том, какими они были, как все менялось, сколько было сочинено поразительных вещей. Но это была неверная установка. "Вам что, неинтересны телефонные станции?" — строго спросила меня одна из сопровождающих. "Что вы,— говорю,— как можно даже думать такое? Ведь это, так сказать, сердце и мозг телефонии! Но кстати, а что вот устройства, которые как бы в отдалении... Я имею в виду аппараты телефонные?" "Ну это периферия,— снисходительно пояснила мне другая.— Периферию вы покупаете на заводе, это нас не так интересует. У нас — связь!"

Это интересная проблема — какой логикой может руководствоваться музейщик, которому фрагмент АТС интереснее коллекции телефонных аппаратов. Вообще-то там много телефонных аппаратов. Там есть старейший аппарат Александра Грехэма Белла, настенный, с отдельной аккумуляторной батареей, дореволюционные телефонные аппараты Эриксона, множество телефонов советского времени, от черных довоенных до разноцветных брежневских из грязненькой пластмассы гуманистических расцветок. Они сгруппированы по пять-шесть штук и накрыты пластмассовыми полусферами, привинченными к подиуму.

Но около них нет никаких этикеток, прояснявших бы людям вроде меня, что это за модель, когда она изготовлена и кем. Как-то не по-музейному они там выставлены. Интересно, что сотрудницы музея не знают, что это за аппараты, кто и когда их сделал. Они даже не знают, советские это изделия или нет. Какой-то это для них вторичный вопрос.

Но с другой стороны, были бы там подписи. Было бы написано, что вот это — аппарат ЦБ АТС 1935 (такая пирамида с рожками), этот — ЦБ АТС 1937 (висячий настенный), а этот — БАГТА-50 1956 (больше похож на трибуну). Много бы это дало? И даже если сказать, что "Красная заря", которая все это производила (с 1927 года по лицензии, а до того по случаю), просто перепирала соответствующие модели у Ericsson, только вот висячий телефон почему-то взяли у Siemens, то и это бы дело не спасло. Дело в том, что сами модели какие-то одинаковые и есть в них нечто, я бы сказал, отчуждающее.

Дизайн телефона — интересная область. До определенной степени он передает образ тебя самого, поскольку ты им говоришь и хочешь с ним идентифицироваться. Отчасти он представляет твоего собеседника, поскольку он тебе отвечает. И еще кого-то третьего, кто это слушает.

До революции существовала целая мифология телефонных барышень, таинственных бестелесных красавиц с чарующими голосами, которые то мило путали, с кем тебя соединить, то уводили в таинственные дали судьбы. Большая мифология, существует в пьесах, рассказах, детективах и т. д.

Но в советское время эти сюжеты были какой-то архаикой (хотя телефонистки работали, оказывается, аж до 1942 года). Мы все хорошо знали, кто сидит в телефоне. Там сидело государство. Собственно, оно само себе в основном и звонило, и, когда частный человек говорил по телефону, он подсознательно испытывал чувство вины за то, что занимает чужую линию (за исключением тех случаев, когда он звонил в милицию или в компетентные органы). Отсюда же миф о том, что все телефоны прослушиваются, что тебя слушают, даже когда ты по нему и не разговариваешь. В некоторых семьях было принято накрывать телефон подушкой, чтобы КГБ было хуже слышно.

В принципе у Ericsson или Siemens был разнообразный модельный ряд, но мы перенимали только один тип телефона. Не было в СССР аппарата, который демонстрировал бы, что по нему разговаривает женщина,— только гражданка. А лучше гражданин, а еще лучше — ответственный товарищ. Черный эбонитовый аппарат с черной трубкой, предполагающей крупное, рубленых форм ухо, и крупный тугой циферблат для сильных, коротких и толстых пальцев с коротко срезанными ногтями.

Если рассуждать в этой логике, то можно сказать, что это музей того, как государство сменило телефонную барышню. Там, в музее, есть еще первые станции, ручные, так называемого мюльтипльного типа, и они очень похожи на пианино и как будто помнят барышень, втыкавших нужный штырек в нужное гнездо и слушавших музыку наших голосов. А потом появились автоматические шкафы.

Вероятно, эти шкафы — символ технического прогресса, но как-то так получилось, что они же символизируют то, что на телефонную станцию пришло государство. Телефонные барышни превратились в теток со станции, которым звонишь и кричишь: "Проверьте номер, телефон не работает!" — а они тебе в ответ: "Обрыв линии, ждите монтера в следующую пятницу с семи до девяти утра!"

Это рождает несколько неожиданную мысль. Ведь одно может заменить другое, только если между ними есть что-то общее. Отличное тоже есть, это понятно, но должна быть общность. Государство и телефонная барышня должны быть отчасти родственными душами.

В телефонные барышни всегда брали девушек ответственных, ценящих порядок. А это такие существа, что только голос у них чарующий и флер романтический, а желания совсем другие. Вот почему из всего связанного с телефонией им интереснее всего шкаф? А это идеал правильной женщины: аккуратный шкаф, где все разговоры лежат по порядку, выстиранные, выглаженные, и в любой момент можно любой достать и послушать.

Женщина и государство ведут себя одинаково в том смысле, что для них главное — это учет и контроль. Это говорит о женственной природе государства и государственной природе женщин. Вот не зря Владимир Ильич Ленин говорил, что он собирается научить управлять государством кухарку. Как политик, он не мог прямо сказать, что он имеет в виду, а я думаю, он подразумевал телефонистку.

Улица Зорге, 27, 198 0563