Председатель правительства России Владимир Путин предпринял экспедицию в Арктику, на Землю Франца-Иосифа, где несколько часов занимался спасением белого медведя (прежде всего, от людей), а также объявил субботник по очистке Арктики от вмерзших в землю сотен тысяч бочек с ГСМ. В беспрецедентной экспедиции участвовал и специальный корреспондент "Ъ" АНДРЕЙ КОЛЕСНИКОВ, который видел, как умер, а потом ожил белый медведь, на которого надел ошейник Владимир Путин.
Мы прилетели в Арктику на Ан-72, которому не страшен ни мороз, ни облака пепельного цвета (странно, что этими машинами никто в мире не заинтересовался во время нескольких суток тишины в европейском небе: в России много таких летало, летает и будет летать вечно, а что, спасли бы еще раз мир).
Мы ждали премьера в нескольких сотнях метров от погранзаставы "Нагурское", там, где в контейнере томился белый, а вернее, уже несколько дней белый, но желтого цвета медведь с ободранным когтем и сломанным зубом.
Владимир Путин приехал в Арктику спасать этих медведей. Прежде всего, следовало спасти этого. Шансов у него, по моим представлениям, было немного.
Его поймали ровно десять дней назад. Это было трудно. Но нашелся человек, который сделал это. Его многие считают лучшим в мире специалистом по белым медведям. И он себя таким считает. Никита Овсяников, заместитель директора по науке заповедника "Остров Врангеля". Он там живет, на острове Врангеля, с белыми медведями много лет. Так много, что после нескольких часов разговоров с ним мне стало казаться, что он один из них.
Конечно, когда стало ясно, что надо поймать белого медведя к приезду премьера, чтобы было на кого надеть ошейник (в целях, естественно, еще более системных наблюдений за передвижением популяции), то обратились к Никите Овсяникову. Он их и так ловит время от времени и окольцовывает им шею, и у него свое ноу-хау по поимке белого медведя, которое он мне категорически отказался раскрывать.
Я знаю только то, что он привез с собой на Землю Франца-Иосифа 100 кг тухлого мяса, 200 кг тухлой рыбы и 90 кг тухлых сосисок. Я знаю об этом потому, что он прикопал их в старом, заваленном снегом и законсервированном вечной мерзлотой, корпусе погранзаставы, который пришлось расконсервировать к приезду премьера.
А в старом здании, кроме этих продуктов, несколько дней хранилась еще мужская часть сотрудников телекомпании Russia Today (женская часть в составе двух небесной красоты девушек... не знаю, с чем сравнить эту красоту... ну вот как минимум такой же красоты заклеенный прозрачными облаками на фотообоях купол атриума в новом корпусе заставы... так вот, женская часть жила в этом корпусе). Russia Today была представлена во всем ее исчерпывающем великолепии: здесь оказались съемочные группы английской редакции, испанской и арабской.
Между тем Никита Овсяников знал, конечно, что есть по крайней мере три сравнительно честных способа поймать белого медведя. Существует американская никелированная ловушка за $17 тыс., в которую, на первый взгляд, ни один уважающий себя медведь не пойдет: слишком уж белыми нитками она шита.
Правда, иногда это все-таки случается с белыми медведями. Они порой очень хотят есть, а тухлое мясо только в ловушке. И медведь заходит в нее, дверца захлопывается. Эта ловушка похожа на модернизированные ловушки для мышей-мутантов.
— На ловушке,— говорит Никита Овсяников,— хотя бы никто не преследует зверя. Он сам виноват, что зашел. Попался — получил урок. В следующий раз не зайдет.
Мне-то кажется, что медведь, наоборот, считает все плюсы и минусы, прежде чем зайти в ловушку. Он разве не понимает, что она захлопнется? Но он понимает и то, что голоден страшно, а из минусов после того, как он поест, останется только странный ошейник, от которого при большом желании можно избавиться, особенно самцам: у них шея чуть ли не шире, чем голова. Поэтому ошейники обычно застегивают на самках (уверен, что медведи уже давно как-нибудь прозвали эти ловушки... каким-нибудь обидным и насмешливым словом).
А из ловушки люди рано или поздно выпустят, по крайней в этих местах, где браконьеров нет, потому что есть пограничники (а даже медведи понимают, что это все-таки не одно и то же).
Можно, кроме того, на время пристрелить белого медведя усыпляющими пулями с вертолета. Но Никита Овсяников считает этот метод вообще варварским: медведь чувствует себя на своей территории, в своей тарелке, и вдруг в него сверху стреляют из адской воющей винтокрылой машины. То есть это еще и просто психическая атака.
Между тем одного медведя к приезду Владимира Путина завалили (а это именно так называют люди) как раз с вертолета. Причем стрелять пришлось дважды: после первой медведь не заснул, ну, а между первой и второй перерывчик был, увы, небольшой. И все-таки медведь еще некоторое время бежал, виляя задом, потом ковылял, потом полз... Не стоит, нельзя их валить с вертолетов.
Этого, правда, потом отпустили: чем-то он не показался. К тому же к этому времени один медведь был уже на счету Никиты Овсяникова, который обложил своей тухлой привадой всю погранзаставу и ее окрестности. Никто не понимал системы в его действиях, и именно этим он и был доволен. Судя по всему, он на самом деле просто выкладывал мясо, рыбу и сосиски так, чтобы медведь, сам себя запутав и накружившись, рано или поздно подошел к засаде, где притаился Никита Овсяников. Там же сидели в этот раз телевизионщики, которые даже до ветру выходили в белых маскхалатах. Никогда еще не была так холодна и противна на запах профессия тележурналиста, тем более для одного тихого интеллигентного арабского тележурналиста.
Никита Овсяников взял не одного даже, а двух медведей. Второй оказался слишком крупным, за 300 кг, и его отпустили: не было шансов, что на нем удержится ошейник. У первого шанс был, хотя Никита Овсяников еще некоторое время просидел в засаде: он ждал самку. Но больше никто не пришел — ни в засаду, ни в ловушку (видимо, на этот раз минусы перевесили плюсы).
Пытался, правда, говорят, один журналист проверить, работает ли ловушка. Сработала. И сразу любые плюсы перестали существовать, остались только жирные тухлые минусы в полярной тьме ловушки. Но хотя бы понял, как говорится, что они чувствуют... а может, и врут люди.
Когда уснувшего медведя везли в санях к контейнеру, снайпер Сергей, который тоже был в засаде, сел прямо в сани к медведю, потому что больше места нигде не было, и предупредил водителя снегохода: "Если ты оглянулся по дороге, а меня нет, значит, мишка проснулся". И впечатлительный водитель всю дорогу ехал, развернув голову к саням.
Никита Овсяников удивлен тем, что медведей в этом году мало. Популяция, говорит он, находится в подавленном состоянии: сокращается ледовый покров, Арктика загрязнена, потому что Гольфстримом сносит сюда, в Баренцево море, чуть ли не все мировые отходы (а тут и своих уже давно невыносимо много). Ну и, конечно, гораздо лучше медведей сейчас чувствуют себя здесь браконьеры.
До приезда премьера оставалось не больше часа.
— Да лучше бы я сам эти десять дней в том контейнере пробыл...— кивнул Никита Овсяников на темнеющее в 500 м на снегу пятно с многообещающей, во весь борт, надписью "Химки".— Жалко его очень... Зуб сломал... Коготь ободрал...
— Говорят, к контейнеру в первую ночь другой медведь приходил? — спросил я.— Следы видели.
— Да,— подтвердил он.— Это самка была. У них же гон сейчас. От этого еще обиднее. Но ничего, ладно, сегодня — на свободу с чистой совестью.
— Вы их что, совсем не боитесь? — спросил я.
— Чувство опасности должно быть,— пожал плечами Никита Овсяников.— У меня для этого еще одно ноу-хау. И не просите — не скажу.
Но сказал потом, конечно. Баллончик с перцовым спреем — "очень сильный болевой агент для слизистой" (так к этой слизистой еще подобраться надо, с содроганием подумал я).
— За 19 лет — две тысячи взаимодействий с медведем на расстоянии до полутора метров,— потупился Никита Овсяников.— И всего три случая, когда они пытались меня убить (и ни слова, сколько раз он их, потому что не было таких случаев.— А. К.).
Он рассказал про все три, но просил не пересказывать, потому что сам хочет написать когда-нибудь ("Я медведя видел" — как-то так это может называться, наверное.— А. К.).
Четверо ученых сели на снегоход и в сани, прикрепленные к нему, и поехали к контейнеру за медведем. Его надо было снова усыпить к приезду премьера, чтобы надеть, наконец, ошейник и отпустить скитаться по этим вроде бы бескрайним льдам.
Их не было долго. Медведь не хотел засыпать (может, и он, в свою очередь, мечтал сказать кому-то: "Я Путина видел"). Наконец, в санях привезли спящего пожелтевшего мишку. Из саней его свалили на снег, под голову заботливо положили белую в красную полоску тряпочку. Под язык — не таблетку валидола, которая ему сейчас, мне кажется, была бы кстати, а датчик, который показывал пульс и давление. Примерили ошейник, отрезали лишнее, чтоб не натирало.
Медведь был хорош и такой желтоватый, с пятном крови на шерсти вокруг когтя (ее долго пытались очистить, чтобы медведь предстал перед премьером безукоризненным). Он был большой и беспомощный, как спящий после беспощадного перепоя мужик — с вываливающимся языком, шумно дышащий, внушающий уважение даже в своей беспомощности.
— Да не скрипите вы! — вскрикнул Никита Овсяников.
На него обернулись сразу несколько человек.
— Отойдите,— повторил он.— Медведь все слышит. Просто у него сейчас подавлены все рефлексы. Ему скрип ваших ботинок по снегу страшно мешает. Это новые неприятные звуки!
Я с ужасом представил себе, что испытывал бедняга медведь, когда рядом с ним снимал стенд-ап журналист из арабской редакции Russia Today... на арабском, конечно. Вот это было и правда страшное испытание для медведя: арабского он уж точно никогда в жизни не слышал, да еще, считай, в самое ухо, да к тому же три дубля подряд...
Кортеж Владимира Путина состоял из двух вездеходов "Тайга" и четырех снегоходов по обеим сторонам. Такого кортежа я еще не видел. Почти сразу, выслушав короткий рассказ о популяции белых медведей в этих местах, премьер подошел к медведю, которого успели уложить в позу отдыхающего на привале путника, и спросил, чувствует ли он что-нибудь.
— Конечно, чувствует,— благодарно кивнул Никита Овсяников.
Премьер и еще два ученых стали надевать медведю ошейник. И тут я увидел, что прибор не показывает никакого давления вообще. И пульса тоже.
— Что с ним? — тихо спросил я у Никиты Овсянникова.— Он умер?
— Господи,— с отчаянием сказал ученый,— да что же это такое... и правда нет пульса...
Он осторожно приоткрыл медведю глаз (я думал, прикроет). Реакции — ноль. А какая реакция, если пульса нет.
— Все? — переспросил я, и Никита Овсяников даже не посмотрел в мою сторону.
Мною тоже овладело отчаяние. Да разве оно того стоило! Контейнер этот "Химки", десять дней медвежьего рабства в нем, подавленные рефлексы, арабская речь в ухо... Да и зачем теперь этот ошейник за $3,5 тыс.? Зачем, если его больше нет?!
— А ну-ка, поправь датчик под языком,— скомандовал кому-то Никита Овсяников.— Кажется, датчик изо рта выпал.
Когда датчик снова засунули под язык, снова показались цифры пульса. Он был жив, слава богу. Крепкие парни — эти белые медведи.
Пульс к тому же был немаленький — 158 ударов в минуту.
— Что-то очень высокий,— переговаривались за моей спиной ученые,— да, может, датчик барахлит... а может, и нет...
Тут пульс на глазах стал снижаться. Меня тревожила уже любая цифра. Премьер застегнул наконец ошейник, с помощью которого этого медведя можно будет засечь на любой льдине (по спутниковой системе Argos, правда, а не ГЛОНАСС, как сильно хотелось бы Владимиру Путину).
— Мы теперь будем взвешивать его,— сказал премьеру кто-то из ученых.— Это штатная процедура... Конечно, вы можете остаться.
На самом деле в планы организаторов не входило, что премьер останется. Ему пора было ехать дальше, туда, где много лет назад вмерзли в вечную мерзлоту десятки и сотни тысяч бочек с горюче-смазочными материалами, которые здесь, в Арктике, в свое, советское, время оставляли военные, полувоенные, гражданские... Эту затоваренную бочкотару теперь очень тяжело выковырять, только летом, но выхода нет, это надо делать, потому что она течет и убивает эту землю.
— Конечно, я останусь,— сказал премьер.— Вам помочь?
И они еще долго протаскивали под медведя брезент, потом вязали его, поднимали, и он сложился в кулек, из которого вываливалась только голова... Взвесили.
Когда почти все отошли от медведя, премьер пожал медведю лапу, а потом, в общем, поцеловал его в ухо.
Хорошо, что ухо, в которое он целовал его, было свободно. Другое было занято — на нем закрепили пластиковую табличку с порядковым номером медведя.
Под головой медведя снова оказалась полосатая тряпочка. После всего происшедшего это не выглядело мило.
Через 20 минут кортеж премьера со скоростью 15 км/час добрался до одного из хранилищ бочек с ГСМ. Зрелище было ужасающее. Сколько хватало глаз, из снега торчали их черные корявые пни. Хотелось пнуть — каждую.
Премьеру эта картина тоже не могла понравиться. Он сказал, что надо организовать генеральную уборку в Арктике.
Вот материал на сопротивление для "Единой России"! Энергия, направленная в мирное русло... Внеочередной съезд в Арктике... Подальше от чужих глаз... Вообще с глаз долой... То есть двойной, а то и тройной эффект от волевого решения!
Интересно, что премьер несколько минут говорил о том, какие серьезные геополитические интересы у России в Арктике: "они самые серьезные — здесь главные базы флота, маршруты дальней авиации, здесь у нас экономические интересы, в конце концов Штокмановское месторождение — это тоже Арктика".
Он словно не хотел обидеть и западных комментаторов, хотел дать им возможность рассказать миру правду о визите российского премьера в Арктику.
Потом Владимиру Путину показали мобильный госпиталь МЧС, развернутый в Арктике за пару часов (легендой учений была катастрофа самолета Ан-74 с несколькими ростовыми куклами на борту... спасли их, все в порядке, лежат сейчас друг на дружке в гараже на погранзаставе) с высадкой техники и десанта прямо с Ил-76. И вот мне уже трудно представить Арктику без президента Российского географического общества Сергея Шойгу, также как без белого медведя (бредущего среди торосов не просто так, а по программе грантов Российского географического общества), или, например, нерпы, или хотя бы морского зайца.
Закончил премьер этот день в новом корпусе погранзаставы, в этом заполярном раю с полированными перилами, с фотообоями, аквариумами, живыми рыбами из африканского озера Хао и искусственными мандариновыми деревьями, с детской площадкой и барной стойкой (и все-таки не сказать, что уезжать не хотелось).
И даже на бильярде премьер сыграл (хотел, видимо, показать, что службу в Арктике на этой базе надо заслужить, чтобы наконец хоть здесь на бильярде наиграться).
— Ну что,— сказал,— Владимир Егорович!
— Я! — доложил глава погранслужбы ФСБ генерал армии Проничев.
— Сыграем?
— Есть!
И вторым же ударом господин Проничев по-военному метко уложил шар в лузу.
— Все! — засмеялся премьер.— Сыграли.
— Что-то быстро вы стали сдаваться,— сказал я.
Он ничего не ответил и ушел ужинать.
А я спросил у вице-премьера Игоря Сечина, который все это время не отходил от премьера, как будут утилизированы бочки с ГСМ и что это будет за субботник.
— Все-таки вы за ГСМ в стране отвечаете,— добавил я.
Вице-премьер задумался:
— Да, это целый проект. Говорят, тут до 2 млн тонн горючего лежит. Оно, конечно, непригодно к использованию...
— Вы за это отвечать будете? — уточнил я.
— Да, мишкам надо помогать...— задумчиво продолжил Игорь Сечин.— Вот, я думаю, Юрий Петрович Трутнев (министр природных ресурсов и экологии.— А. К.) и займется.
Между тем Владимир Путин, поужинав и собравшись, видимо, с силами, вдруг обратился ко мне, когда покидал погранзаставу:
— А почему он (генерал Проничев.— А. К.) шар забил? Неслучайно. Значит, много практикуется... вместо того, чтобы работать...
Ответил то есть.
Но на самом деле все это время и на следующий день я думал только про того медведя. Что с ним? Я, уже в Мурманске, долго не мог найти человека, который был бы в курсе. Но все-таки нашел.
— Все в порядке с ним,— сказал мне, наконец, этот человек.— Живой! Отнесли к торосам, он еще час поспал, а потом проснулся, встал, огляделся и пошел. Потом даже побежал. Живой!
Господи, с каким же облегчением я вздохнул! Такими медведями можно и нужно гордиться. Такие бывают только в нашей Арктике. Таких не задушишь, не убьешь.