Утечка мозгов уже не приносит такого непоправимого вреда отечественной науке. Ведь многие из тех, кто вчера уехал, могут завтра снова перебраться в Россию: либо навсегда, либо в качестве приглашенных профессоров. Об этом "Огоньку" рассказал социолог Владимир Мукомель.
Понятие "утечка мозгов" в какой-то степени перестало быть актуальным, сегодня во всем мире идет речь о циркуляции умов. Человек может получить образование в одной стране, повысить квалификацию в другой, работать в третьей, а через некоторое время вернуться на родину. Научное сообщество становится более подвижным, например сегодня за рубеж отправляются специалисты не только из Москвы и Петербурга, как это было еще 10-15 лет назад, но и — в большинстве своем — из других регионов. Они подают заявки на конкурсы, обучаются в иностранных вузах, работают там какое-то время, но и возвращаются тоже. Эти перемещения стоит понять. Два года назад ФОМ проводил опрос об отношении россиян к эмиграции научной элиты, оказалось, к счастью, что в обществе нет той истерии, которую ему иногда пытаются навязать: большинство не осуждает уехавших. И около половины опрошенных, кстати, предполагают, что вчерашние эмигранты еще могут вернуться.
Схема циркуляции нарушается только в том случае, если специалист по каким-то причинам — экономическим, профессиональным, бытовым — не может приехать обратно. Сейчас для России эта проблема уже не стоит так остро. Если в начале 1990-х от нас уезжало до 100 тысяч людей ежегодно, причем большинство с высшим образованием, то сейчас цифры на порядок меньше. Возвращаются многие специалисты, особенно занятые в сфере IT-технологий, финансов, экономического прогнозирования. А в случае с Израилем и Грецией, например, поток уезжающих туда из России стал даже чуть меньше, чем поток возвращающихся.
Всю массу вернувшихся можно условно разделить на две группы: с одной стороны, это те, кто изначально не собирался оставаться за рубежом, а хотел просто получить дополнительный опыт и квалификацию, а с другой — те, кому там что-то не понравилось. Сегодняшняя благополучная ситуация с научной эмиграцией связана отчасти с тем, что многие специалисты, которые уехали в 1990-е годы и которым на новом месте так и не удалось интегрироваться, решили перебраться обратно. Главный резон возвращения — по-прежнему социокультурный, людям хочется жить в среде, в которой они выросли.
Впрочем, экономические соображения тоже работают. Например, до кризиса мы проводили исследование по зарплатам молодых специалистов: выяснилось, что у нас человек, окончивший престижный экономический вуз, мог получать на 30 процентов больше, нежели его американский коллега. Если кризис и подкорректировал эти цифры, то незначительно. Кроме того, на родине молодому ученому легче создать свою команду, найти талантливых людей для нового проекта. Благо наши трудовые ресурсы по-прежнему одни из самых высокообразованных: мы занимаем второе место в мире, сразу после США, со средним возрастом полученного образования 11,3 года (период времени, затраченный на подготовку профильного специалиста.— "О").
Препятствий же для возвращения гораздо меньше, по сути дела, одно. Но во многих случаях оно продолжает перевешивать все плюсы. Это неразвитость наших социальных и политических институтов, проще говоря, бюрократия, коррупция, неблагополучная социальная среда. Ученый, который работает в той же Америке, привык, что вся лаборатория, вся компания нацелена на то, чтобы сделать его работу максимально эффективной. И наши исследования показывают: он не уверен, что получит такие же условия труда на родине. Поэтому часто вернуться хотят те, кто как раз не смог приспособиться к стандартам современного западного менеджмента. И здесь есть опасность: нужны ли нам такие специалисты, если мы собираемся строить инновационную экономику? Чтобы привлечь перспективных и прагматичных ученых, не склонных к тоске по родине, нужно нечто большее, чем просто деньги: гарантии игры по их правилам.