850-летие Москвы совпадает с еще одним юбилеем: в конце августа--начале сентября исполняется 50 лет с момента закладки семи высотных зданий. Построены они были всего за шесть лет. Но логическое единство архитектура столицы обрела совсем недавно: центральным зданием сталинского дворцового ансамбля стал храм Христа Спасителя.
"Москва является образцом для всех столиц мира", — сказал Сталин на посвященном 800-летию Москвы торжественном заседании, которое состоялось в начале сентября 1947 года. И напомнил, что в самом начале того юбилейного года решил преподнести москвичам царский подарок.
13 января Совет министров СССР принял специальное постановление о строительстве в городе восьми высоток: "Пропорции и силуэт этих зданий должны быть оригинальны по архитектурно-художественной композиции. Они должны быть увязаны с исторически сложившейся архитектурой города и с силуэтом будущего Дворца советов" и "не должны повторять образцы известных за границей многоэтажных зданий".
В этом заклинании все следовало понимать наоборот. Во-первых, традиционная техника строительства никак не могла дать ничего такого, что не повторяло бы "образцы известных за границей" скай-скрейперов 30-х годов. Во-вторых, упоминание Дворца советов было чисто ритуальным.
Став мифом чуть ли не с момента появления первых проектных вариантов, Дворец советов во многом определил архитектуру московских высоток. Четырехсотметровый пьедестал со статуей Ленина, едва не поднявшийся на месте снесенного храма Христа Спасителя, заранее считался высшим достижением советской архитектуры. Десятки архитектурных бригад соревновались в 1934 году за право построить дворец, хотя победитель конкурса, разумеется, был известен заранее.
Автор дома на набережной Борис Иофан в кратком сценарии, направленном Сталину, заблаговременно расписал последовательность туров, подготовку общественного мнения, приглашение крупных мастеров из-за рубежа (их специально оплачивали: гонорар Ле Корбюзье составил около $2 тыс.) и, наконец, выбор победителя — непременно из числа советских архитекторов. Понятно, что Иофана и выбрали. Управление строительством возглавил Вячеслав Молотов, а следил за работой лично Сталин.
Война остановила работы. Зимой 1941 года были выкорчеваны только что смонтированные конструкции из стали специальной марки ДС ("Дворец советов"), и на огражденном забором участке осталось только кольцо фундаментов из бетона специальной марки ДС да залитый грунтовыми водами котлован, в котором тонули нетрезвые прохожие. Вплоть до 1956 года Иофан едва ли не ежегодно делал по варианту — 320, 411, 353, 246, 270 метров высотой, так и не поверив, что шансов стать автором главного храма империи у него больше нет.
Говорят, Сталин больше не хотел, чтобы на Москву падала тень статуи Ленина. Но говорят также, что звезда Бориса Иофана закатилась еще в 1937 году после триумфального успеха его павильона на Всемирной выставке в Париже. Идея мухинской скульптуры "Рабочий и колхозница" принадлежала архитектору. Иофан уверял, что вдохновлялся Самофракийской Никой, но его соперники в один голос говорили, что эскиз слишком уж напоминает известную античную скульптурную группу "Тираноборцы". Этого Сталин ему не забыл.
Идея построить в разных районах новой Москвы высотные здания тоже принадлежала Иофану, но воспользовались ею другие. Восемь высоток были не просто делом престижа, но последней попыткой связать воедино разбросанные по городу осуществленные участки сталинского генплана 1935 года. Новые улицы упирались в деревянные слободы XIX века. Целостного города, тем более "образца", не получалось.
И вот уже новый главный архитектор Дмитрий Чечулин заговорил о том, как важно акцентировать узловые точки центра, связать зрительно между собой отдельные районы и т. д., разменивая таким образом суперпроект своего конкурента на несколько меньших вершин.
Заказ на высотки был в буквальном смысле золотым. Сталинскую премию за них получали дважды: в первый раз — за проект, второй — за постройку. "Ленинградскую" проектировали Л. Поляков и А. Борецкий, "Украину" — А. Мордвинов и В. Олтаржевский, дом на площади Восстания — М. Посохин и А. Мндоянц, дом у Красных ворот — Б. Мезенцев и А. Душкин.
Дома проектировали не как здания, а как скульптуру. Их не разрабатывали — ваяли. "В течение шести месяцев было выполнено 57 моделей дворца... из пластилина, причем вес его, равный 1300 г, каждый раз соответствовал 800 тыс. куб. метров в масштабе 1:1000", — вспоминал сотрудник архитектора Льва Руднева о работе над Дворцом науки и культуры в Варшаве — экспортным вариантом московской высотки.
Медлительные проектные мастерские превратились в заводы. Сразу же после пластилиновой модели архитекторы принимались за рабочие чертежи. Группы проектировщиков получали для детальной проработки те или иные части проекта, а руководившие группами главные мастера компоновали эти крупные блоки.
Себе Дмитрий Чечулин на правах начальника взял сразу два заказа — министерское здание в Зарядье и дом на Котельнической набережной. И прогадал, потому что свой главный объект — 38-этажный дом в Зарядье — он построить так и не успел. Из восьми проектов были осуществлены только семь. Правда, в 70-х упорный Чечулин возвел на старых фундаментах гостиницу "Россия", а в бывшем министерском бомбоубежище разместил концертный зал.
Университет был все-таки предложен Иофану, но осенью 1948 года заказ у него отняли и передали группе Льва Руднева. По словам Исаака Эйгеля, секретаря Иофана, проект стал разменной монетой в игре между московским горкомом партии (за Руднева) и НКВД (за Иофана). Чекисты сдали Иофана, и, хотя позднее некоторые руководители МГК были арестованы и на допросах показали, что собирались штурмом взять Кремль, это было концом карьеры главного архитектора сталинской России.
Строительство началось, когда авторы проектов даже не успели еще обмыть полученные премии. Заняло оно почти шесть лет. Высотки были сделаны с редкой добротностью и обставлены изнутри с несомненной роскошью. Мрамор, бронза, латунь, позолота, алый бархат, карельская береза — это лишь часть материалов, использованных В. Гельфрейхом и М. Минкусом для отделки построенного ими здания МИДа на Смоленской площади. Шпили из металлизированного стекла очень эффектно выглядели в городской панораме при ярком солнце, то есть именно в ту погоду, на которую эта архитектура рассчитывалась.
Художник, делавший для Чечулина "показуху" (подрамник, который предстояло везти на утверждение), запомнил такую историю. Отмывка выходила на славу. Стройная башня со шпилем поднималась в небеса. Навстречу ей сквозь просвет в облаках пробивались лучи солнца. Показали Чечулину.
"Смыть облака! Там, — перст в небеса, — не любят облаков".
Кстати, первоначально многие высотки не имели шпиля. Университет, скажем, должна была увенчать статуя советского ученого. МИД проектировался совсем без завершения. Однако Сталину запомнился шпиль на Котельнической набережной (не на том ли подрамнике?), и он, рассказывают, после экскурсии по Москве потребовал, чтобы все высотные здания были увенчаны шпилями.
В этом была своя логика: высотки должны были напоминать кремлевские башни. Недаром звезда, снятая с Кремля, украсила дом на площади Восстания. По той же причине, возможно, здания-близнецы имеют совершенно разные функции: гостиницы, жилой дом, офис, университет — все равно, что внутри, главное — как это выглядит снаружи. Ну и кроме того, конечно, шпиль обозначал отличие московских высоток от американских небоскребов.
Высотка действительно похожа на американский небоскреб 30-х годов. Но идея его вывернута наизнанку. Небоскреб — в конечном итоге разрешение проблемы сверхстоимости земли. В СССР земля была собственностью государства и не стоила ничего. Да и Москва еще с царских времен оставалась довольно просторным городом. Университет Руднева, небоскреб, стоящий посреди чистого поля, — символ иррациональности сталинского стиля.
Понятно, что высотки появились вопреки всем экономическим реалиям послевоенной России. Вплоть до начала 50-х центры многих городов не удавалось даже очистить от развалин. Пособия по строительству настоятельно рекомендовали использовать осколки кирпича, щебень, камыш и солому. Не отличавшийся особой сдержанностью архитектор Андрей Буров называл во множестве разрабатываемые образцовые проекты домов "из местных материалов" (саманно-камышовые, глинобитные и прочие) "кало-жердевыми постройками". На этом фоне высотки казались не столько символами будущего, сколько пришельцами из прошлого.
И хотя с башни университета на Ленинских горах в хорошую погоду можно было наблюдать воздушный парад в подмосковном Тушино, а с высотки на Смоленской площади была видна ближняя дача вождя в Кунцево, самым высоким зданием Москвы по-прежнему оставался дом НКВД на Лубянке, откуда, как известно, в любую погоду была видна Сибирь.
Резолюции Всесоюзного совещания по строительству, прошедшего в ноябре 1954 года, звучали анафемой высоткам и их авторам. На архитектурных совещаниях выступал сам Хрущев, со всей присущей ему бесцеремонностью вмешиваясь в архитектурную полемику. Он разогнал Академию архитектуры и в педагогических целях отобрал Сталинские премии у авторов гостиницы "Ленинградская".
Но идея не умерла. Ненавидя высотки, Хрущев, тем не менее, возобновил конкурс на Дворец советов. Два тура прошли безрезультатно. Иофан (на этот раз на общих основаниях) предложил свой вариант, но получил отпор от бдительной архитектурной общественности. С балкона своей мастерской в Доме на набережной он подолгу смотрел на университет, который ему не дали спроектировать, и на бассейн, налитый в фундаменты дворца, который ему не дали построить.
Только к 850-летию Москвы его замысел осуществился. Со строительством храма Христа Спасителя система соответствий между высотными объектами и главным зданием города будет наконец восстановлена. В известном смысле все равно, что торчит в облаках — царская лысина или купол, главное — место и объем. Пятьдесят лет спустя власть не теряет надежды сделать Москву образцом для всех столиц мира.
АЛЕКСЕЙ ТАРХАНОВ