Выставка история
В Музеях Московского кремля проходит выставка "Сокровища османских султанов" — очередная серия многолетнего проекта, посвященного сокровищницам старинных мировых монархий. Раритеты, привезенные в Москву из стамбульского Музея дворца Топкапы, рассматривал СЕРГЕЙ ХОДНЕВ.
По меркам кремлевских экспозиционных площадей это выставка крупномасштабная. Задействованы два зала: в Успенской звоннице османских правителей показывают с парадно-военно-государственной стороны, а в Одностолпной палате — на более интимный лад. То есть в первом случае демонстрируются символы власти, оружие и предметы в основном церемониального свойства, а во втором — одежда самих султанов, драгоценные пожитки обитательниц гарема и посуда. В смысле дизайна и освещения экспозиции выставка получилась, пожалуй, менее эффектной, чем иные кремлевские начинания последних лет, но ярких и непосредственных впечатлений хватает. Как ни странно, но в первую очередь удивляет сохранность вещей — оружие, золото, каменья еще куда ни шло, но великолепные кафтаны, на которых полыхают многозначительные орнаменты, и шальвары, широкие, как Черное море, пошиты как будто бы ну лет сто назад, не более. Между тем это XVII, а то и XVI век — выставка посвящена самому блистательному периоду Османской империи: от завоевания Константинополя Мехмедом II до начала XVIII столетия. Все вещи, принадлежавшие султанам, после их смерти заботливо хранились в кладовых дворца Топкапы, который для османов заменил прежнюю императорскую резиденцию и представлял собой род города в городе со своими мечетями, больницами, школами, банями и мастерскими. А потом с упразднением султанской власти мирно перешел в полном объеме в собрание новоучрежденного музея.
То есть по-хорошему все эти впервые показываемые в России вещи должны быть выставкой не просто про османское декоративно-прикладное искусство. Этого искусства, само собой, много, и иногда это прямо удивительные вещи. Например, комплект шахматных фигур XVI века из горного хрусталя — они, естественно, не очень похожи на традиционные европейские фигурки, формы у них более упрощенные, и на каждую фигуру сверху аккуратно посажен изумруд или рубин. То есть там не белые и черные, а изумрудные и рубиновые — султанские как-никак шахматы, но вопреки этому понятному желанию, чтобы было богато, выглядят они с каким-то минималистическим изяществом. Или, например, та же посуда. На выставке неожиданно много китайского фарфора (причем самые ранние вещи, мощные, массивные, датированы XIV-XV веком), хотя в Стамбуле привезенные из Китая чашечки и тарелочки подвергались дополнительному украшению — по ним пущена орнаментальная инкрустация из золота и драгоценных камней. Как это сделано, учитывая почти бумажную толщину фарфора, сказать трудно, вдобавок по эстетическому смыслу это все равно что фуа-гра приправить черной икрой, но что-то очень важное о самой породившей их культуре эти "гибридные" вещи сообщают. Или рукописи и миниатюры — их тоже много, и там тоже заявляет о себе экзотический, но утонченный вкус, причем помимо изысканной каллиграфии и роскошных узоров на этих листах иногда встречаются сюрпризы. Например, тонко нарисованный тушью молодой европеец конца XVI века в плоеном воротнике или портрет русского посла того же времени (предположительно Григория Васильчикова, первого русского посла в Персии).
Но это еще и презентация самой специфики султанской власти. Фляга из огромного куска горного хрусталя не утилитарный предмет, а, по сути, одна из регалий: своей формой она напоминает о кожаных флягах тюркских кочевников, предков османских властителей. То же и с драгоценным письменным прибором: это не просто пенал, а символ власти султана как верховного законодателя. И все это поневоле должно быть еще и выставкой об истории, причем отнюдь не только турецкой, раз уж падишахи этого времени так наследили (кровавыми причем следами) в общеевропейской истории. И действительно, личные вещи султанов вроде бы должны свидетельствовать о конкретных исторических событиях. Вот сабля Мехмеда II Фатиха, которая наверняка была при нем во время осады Константинополя. Вот изумительный по совершенству работы ятаган Сулеймана I Великолепного, преподнесенный ему, очевидно, в честь победы при Мохаче (1526) — той самой, где турки буквально уничтожили венгерское войско во главе с королем Людовиком II. Вот кинжал Селима I, завоевавшего Египет, и его трофеи — оружие мамлюкских правителей. Вот печати Мурада III, которого Елизавета I Английская пыталась вовлечь в антикатолический военный союз, и сумасшедшего Мустафы I. Вот жалованная грамота Ахмеда I, строителя стамбульской Голубой мечети. Вот кафтан Мурада IV, богатыря и сурового правителя, и штандарт Селима II по прозвищу Пьяница, при котором Турция захватила Кипр и проиграла битву при Лепанто, одно из величайших морских сражений в мировой истории. Но зрителю-то ничего из этого, кроме самих султанских имен и подробностей чисто искусствоведческого свойства, не сообщается, и поэтому среднего посетителя этим вещам нечем зацепить всерьез: ну, сабля, ну, кафтан, ну, печать.
Кстати, и в великолепном каталоге, подготовленном турецкими специалистами, тоже старательно обойдена почти вся фактология, связанная с военными конфликтами. Султаны выглядят в результате все как один, эдакими мудрыми восточными сибаритами, у которых на уме лишь прекрасное,— тот был поэт, этот каллиграф, этот музыкант. Про Мехмеда II безо всяких обиняков и полутонов написано, что он был "самым ярким интеллектуалом эпохи Возрождения" (Марсилио Фичино, Эразм Роттердамский и сотни других европейских гуманистов грустно идут в сторонку). Межгосударственный выставочный проект всегда располагает к благодушно-политкорректным высказываниям, это понятно, но все равно местами нельзя не удивиться, например, тогда, когда при упоминании российского государства следует поспешная оговорка: "С которым, как и со многими другими соседними государствами, с давних пор сложились добрососедские отношения". Своеобразная версия истории, однако, и жизнь в Топкапы по впечатлению от выставки выглядит в общем-то на тот же лад — без убийств, заговоров и прочих дворцовых эксцессов, в исключительно светлых тонах, как бесконечное празднество, в котором дипломатический прием сменяется поэтическим турниром, а военный парад — вечеринкой в серале.