В Малом зале Санкт-Петербургской филармонии с сольным концертом из произведений Фредерика Шопена выступил 24-летний пианист Мирослав Култышев. Осенью он будет представлять Россию на одном из самых престижных и сложных европейских пианистических состязаний — Международном шопеновском конкурсе в Варшаве. Даже с учетом того, что решения судей последних варшавских конкурсов отличаются редкой парадоксальностью, в перспективу польского триумфа молодого музыканта ДМИТРИЮ РЕНАНСКОМУ верится с трудом.
В Малом филармоническом зале — аншлаг: ни одного свободного кресла, для страждущих поставлены дополнительные банкетки в проходах между рядами и на сцене. Подобный ажиотаж в Зале Энгельгардта корреспонденту "Ъ" в последний раз доводилось наблюдать разве что на прошлогоднем рецитале российского пианиста номер один Григория Соколова. Мирославу Култышеву, главной надежде и подрастающей опоре петербургской фортепианной школы, не привыкать привлекать повышенное внимание публики своими выступлениями. Градус интереса к последнему петербургскому концерту господина Култышева особенно интенсивно подогревался разошедшимся по городу в конце апреля известием о том, что пианист прошел отборочный раунд шопеновского конкурса и вовсю готовится к октябрьской поездке в Варшаву. В минувший четверг господин Култышев показал то, что вскоре он собирается предъявить миру, — в репрезентативной программе вечера нашлось место и для крупной шопеновской формы, и для миниатюр.
Составить полноценное впечатление о Фредерике Шопене Мирослава Култышева получилось несмотря даже на объективное препятствие в виде находящегося в прямо-таки криминальной кондиции филармонического рояля — порой казалось, что основную массу усилий пианисту приходится тратить не на реализацию своей интерпретации, а на борьбу с инструментом. Впрочем, эта коллизия привнесла в выступление музыканта ту желанную конфликтность, которой так хронически не хватает его искусству. Проходят годы, господин Култышев творчески мужает, а его игра, как и прежде, остается столь же внутренне статичной, лишенной интонационной заряженности и динамической энергии. Его Шопен очень много весит: аморфная масса музыки не распределена во времени и в пространстве, не оформлена структурно, не организована толком ни по вертикали, ни по горизонтали. Ей неведома драма и драматургия: невозможно выстроить целое, когда между элементами не возникает даже малейшего напряжения.
Из открывавшего вечер фа-диез-минорного полонеза во все стороны торчал тот же неприбранный расхристанный звук, что и из всех последующих номеров программы. Вероятно, господину Култышеву хотелось сыграть масштабно, но вышло только крупнопомольно. Хотелось добиться рельефной смены планов различной глубины, но на выходе композиция получилась расхлябанной и рыхлой. Неприкаянные звуковые события следовало бы — предварительно прокричав на манер довлатовского прапорщика что-то вроде "Где молодцеватость? Не вижу молодцеватости!" — собрать в охапку и выстроить по ранжиру. Сообщить полонезу упругую военную выправку, пришпорить главную тему, разморозить побочную. Вернуть мазуркам их генетическую жанровую характерность, ноктюрнам — интимную откровенность.
Очевидна попытка господина Култышева масштабировать миниатюры до большой сцены, обращаясь с ними как с крупной формой. Подобные прецеденты в отечественной исполнительской практике уже имели место — тот же Григорий Соколов не первый год играет мазурки так, как если бы они были балладами. Трансгендерную операцию, которую мастер успешно довел до конца, подмастерье прервал посередине: господин Култышев закачал в миниатюры слишком большой объем воздуха, до предела ослабил натяжение формы, но не пересочинил заново ее драматургию. Договор о намерениях в отношении шопеновской музыки и стремление сыграть ее по-крупному — воспев, оплакав, напророчив — остались на бумаге: на деле Шопен Мирослава Култышева оказался лишь неповоротливым квелым подростком с большими амбициями и печатью печали на челе.