С поэтом Андреем Вознесенским, умершим 1 июня на 78-м году жизни, вчера прощались в Центральном доме литераторов. Над гробом поэта звучал стандартный набор мелодий и нестандартный набор стихов.
Выступавший на гражданской панихиде первым актер Вениамин Смехов ни слова от себя, кроме "Прости!", не сказал. Он читал стихотворение Андрея Вознесенского, посвященное Большой аудитории Политехнического музея, в которой молодые поэты-шестидесятники проводили свои первые выступления. "Мы расстаемся, Политехнический!" — повторял Вениамин Смехов, но местом действия был не Политехнический музей, а большой зал Центрального дома литераторов — место, связанное уже с другим, более спокойным и благополучным периодом жизни Андрея Вознесенского, лауреата премий, орденоносца и одного из самых статусных советских поэтов. За постсоветские годы в ЦДЛ мало что изменилось, и так, как с поэтом Вознесенским, в этом зале с литераторами прощались и раньше, пока не началась гражданская панихида, на автоповторе играли три мелодии — Соната N 5 Шопена, "Реквием" Моцарта и "Лунная соната" Бетховена, а за ней опять Шопен. Зал был открыт с десяти часов утра, и того, что принято называть нескончаемым людским потоком, не было, поэтому, чтобы на сцене с гробом не было пусто, желающих проститься пускали к гробу по одному. Человек должен был подняться на сцену, пройти по ней, проститься, спуститься, и только потом поднимался следующий.
К полудню зал заполнился, и начались речи. После Вениамина Смехова с непривычно политической для современного чиновника речью выступил министр культуры Александр Авдеев — он вспоминал знаменитую перебранку поэта с Никитой Хрущевым, когда советский лидер обещал выгнать поэта из страны, а тот в ответ читал стихи: "Над ним нависало политбюро с кулаками, но этот хрупкий юноша указал нам путь свободы, путь, по которому должно идти общество". Поэт Юрий Кублановский, когда-то специально приехавший к незнакомому поэту Вознесенскому в Москву из Рыбинска, чтобы поддержать его в споре с товарищем Хрущевым, рассказывал, как нашел адрес через бюро справок и до сих пор его помнит — Нижняя Красносельская, дом 45, квартира 45. Руководитель МХТ Олег Табаков говорил, что "надежда, которая родилась у нас после смерти Сталина, говорила голосом Андрея", и вдруг запнулся, сказал: "Стало быть, надо отпеть и любить".
Писатель Виктор Ерофеев, вместе с которым Андрей Вознесенский участвовал в создании альманаха "Метрополь", сказал: "Андрей был гений, и сам это знал, и чем больше он об этом знал, тем было страшнее за него, потому что нет никого беззащитнее гения". Слова о гениальности на похоронах звучат почти всегда, поэтому практически каждый выступающий, чтобы не было дежурных слов, читал что-нибудь из Вознесенского. Глава "Роспечати" Михаил Сеславинский: "Тишины хочу, тишины, нервы, что ли, обожжены?" Режиссер Марк Захаров: "Никто из нас дороги не осилил, да и была ль она, дорога, впереди". Педиатр Леонид Рошаль: "Я тебя никогда не забуду, я тебя никогда не увижу". Но все это были просто надгробные речи, пусть даже и в стихах, и только когда выступал Евгений Евтушенко — а, как бы они с Андреем Вознесенским ни дружили, они все равно оставались соперниками, постоянно оспаривая лидерство в поэтическом поколении,— только его речь звучала как случайно подслушанный собравшимися в этом зале личный, почти интимный диалог двух поэтов. И один поэт назвал другого "всемирным русским", прочитал ему — именно ему, а не кому-то еще — свое новое стихотворение и сразу ушел домой, не дожидаясь окончания панихиды.
Гроб из ЦДЛ отвезли на отпевание в храм святой Татианы при Московском университете на Моховой, а потом Андрея Вознесенского похоронили на Новодевичьем кладбище рядом с родителями.