Премьера театр
На сцене Театра имени Моссовета в рамках Чеховского фестиваля, проходящего при поддержке Министерства культуры России и правительства Москвы, состоялась мировая премьера спектакля "Вишневый сад" выдающегося шведского хореографа и с некоторых пор драматического режиссера Матса Эка. Осенью спектакль войдет в репертуар прославленного стокгольмского королевского театра "Драматен". Там-то РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ и предпочел бы увидеть этот спектакль.
Единственное, о чем можно пожалеть, так это о том, что спектакль был снабжен синхронным переводом. А ведь в принципе можно было бы обойтись и без него: благодаря стараниям нескольких поколений режиссеров и актеров люди, не чуждые театральному процессу (а иные и не пойдут жарким летним вечером на импортный "Вишневый сад"), последнюю пьесу Чехова знают практически наизусть. Во всяком случае по набору персонажей на сцене наши зрители, хоть бы актеры играли и на китайском языке, всегда могут определить, о чем сейчас идет речь, если только режиссер не совершил актов вандализма по отношению к первоисточнику: не менял пол персонажей, не переставлял сцены местами и не вымарывал их.
Короче говоря, без титров спектакль Матса Эка выглядит весьма элегантно. В нем нет поражающих воображение открытий и режиссерских прозрений, но он легок, стремителен и печален — такой, каким и положено быть "Вишневому саду" в театре академическом, но не застрявшем в прошлом веке. Никакого сада нет и в помине, роль старого дома играют высокие подвижные ширмы неуютных расцветок — бурые, серые, грязно-зеленые. Сложенные углами, они больше напоминают о дворах-колодцах, чем о семейном гнезде. От прошлого почти ничего не осталось, "Вишневый сад" Матса Эка практически лишен бытовых деталей. В этом мире героям неуютно, и нет ничего странного в том, что они не предпринимают реальных усилий по спасению дома, что прощание с ним отнюдь не выглядит трагедией.
Запомнится чеховский спектакль театра "Драматен" все-таки не благодаря драматической режиссуре Матса Эка, а благодаря его хореографии. И если первая танцевальная интермедия — вместо монолога о столетнем многоуважаемом шкафе Гаев совершает некие парадоксальные телодвижения — смотрится забавной вставкой, то во втором действии хореографические миниатюры перестают выглядеть интермедиями. Пластическое решение финала третьего чеховского акта — дуэт матери и дочери, Раневской (Мари Рикардсон) и Ани (Хана Альстрем), и объяснения Лопахина (Магнус Русманн) с Варей (Элен Маттссон), его несостоявшегося предложения — заставляет помечтать о том, каким мог бы быть полнометражный балет Эка "Вишневый сад".
Самый запоминающийся персонаж его спектакля — Шарлотта Ивановна. Ее играет муза и спутница Матса Эка, выдающаяся танцовщица Ана Лагуна. "Фокусы" Шарлотты — ее танцы. Она является в неуютный, потерянный мир спектакля словно тень прошлого, вся в белом, будто она и есть этот самый вишневый сад, о котором теперь можно прочитать только в энциклопедии. Странное существо, немолодая балерина, неизвестно чья невеста, с загадочной блаженной улыбкой на устах и прозрачными стрекозиными крыльями на спине, она скользит по сцене как воспоминание о невозвратном прошлом, как насмешка над настоящим и как вестница расставания. Вот уж про кого точно можно сказать, что тело красноречивее слов.
Пора сказать о словах. Уже с первой реплики титров — когда вместо "На сколько же это опоздал поезд? Часа на два" на экране зажглось "Самолет опоздал на два часа" — стало ясно, что там, над сценой, будет появляться много интересного. Так и было. Епиходов интересовался у Дуняши, читала ли она Солженицына. На предложение пригласить на вечерок еврейский оркестр кто-то переспросил: "А евреи разве не уехали?" Оказавшийся непреклонным сталинистом старый слуга Фирс вспоминал времена расстрелов и даже умер в заколоченном доме с именем вождя на устах. Любовник слал Раневской из Парижа не телеграммы, а факсы. Лопахин напоминал о колхозах, белую глину у Симеонова-Пищика нашли не англичане, а китайцы, Петя же Трофимов вынес России обвинительный приговор: "Ни морали, ни порядка, ни будущего". В общем Матс Эк на самом деле ставил этот вполне нейтрально выглядящий спектакль на злобу дня — о сегодняшней посткоммунистической России, о бывшей советской аристократии, проедающей последние остатки нажитого и отступающей перед напором "новых русских".
Разумеется, с точки зрения логики текст (в программке сочинение Ларса Клеберга названо "переводом", хотя это не перевод, конечно, а авторская версия) не выдерживает никакой критики. "Вишневый сад" переписан так, что понимаешь: автор вроде бы претендует на знание российских реалий, но на самом деле весьма от них далек. Еще дальше от них режиссер. Если бы текст не был искусственно и довольно вульгарно притянут к современности, спектакль бы казался гораздо тоньше и точнее, в нем острее бы проявились сегодняшние темы и мотивы. И безжалостное финальное режиссерское решение — Варя проходит по сцене, деловито пересчитывая деньги и не замечая под ногами умирающего Фирса — воспринималось бы горше и драматичнее.