7 октября был выпущен из тюрьмы под подписку о невыезде корреспондент минского бюро ОРТ Павел Шеремет. Как убедился корреспондент Ъ Дмитрий Солопов, недавний заключенный полон творческих планов и готов продолжить свою борьбу с Александром Лукашенко.
— Павел, за эти дни вы не устали от всеобщего внимания?
— Я физически измотан, потому что я после освобождения все время говорю и принимаю поздравления.
— Это неудивительно. За два с половиной месяца ваше имя стало известно всему миру...
— У меня нет мании величия. Я не переоцениваю свой вклад в развитие белорусско-российских отношений и не переоцениваю свою роль в конфликте Ельцина и Лукашенко. Я не ощущаю на себе груза истории. Поймите меня правильно, это не красивые слова. Я чувствую себя очень неудобно. Вчера меня поздравляли в "Белорусской деловой газете" — моей родной газете, которая меня взрастила. Потом меня ночью привезли домой, и вновь целая толпа журналистов — цветы, шампанское, поздравления... Я очень себя неудобно чувствовал в этот момент.
— Почему?
— Потому что не совершил ничего такого грандиозного. За последние дни я много слышал, что я как бы отстоял честь журналистов Белоруссии, которых постоянно на белорусской земле называют нечестными, продажными. Действительно, я до конца свой срок выстоял и не поддался давлению, уговорам, не писал покаянных писем и не рвал на себе никаких рубах. Знаю одно: теперь властям будет тяжелее доказывать народу, что "журналисты — агенты западных спецслужб и враги народа".
Пример. В Белоруссии часто поговаривают, что, мол, журналисты получают сумасшедшие гонорары. Статья, по которой меня обвиняют, предусматривает конфискацию имущества. Буквально через несколько дней после моего ареста домой ко мне пришли представители КГБ с целью описать имущество для будущей конфискации. Они были страшно разочарованы: не нашлось ни одной вещи, которая попадала бы под конфискацию, — старый диван, телевизор, старый шкаф и не так много пиджаков.
— Были моменты во время ареста, когда вы чувствовали: все, конец?
— Дважды я почувствовал, что для меня все может кончиться плохо. После истории с Адамчуком резко ухудшилось мое положение. И после отстранения моего адвоката, точнее после заявления Лукашенко, что, мол, я сам отказался от адвоката. Я тогда понял, что суд может быть закрытым, а поскольку у меня не будет адвокатов, я останусь один на один с судом. Но мне очень помогла моя известность. Меня знали в Минске и в Белоруссии. Я не был чужим для ментов и зэков. Я был в какой-то мере своим. Хотя сломаться в тюрьме очень легко. Выстоять можно, только если есть какая-то идея.
— У вас она есть?
— Да, борьба с белорусским президентом. Нашей вражде более двух лет. И за эти годы он и я поняли, что любви между нами быть не может. Между нами может быть худой мир. Но он очень худой.
— Вам были поставлены какие-нибудь условия перед изменением меры пресечения на подписку о невыезде? Например, не ругать президента?
— Нет. Я человек открытый. Я столько наговорил про власти и про белорусского президента в камере, которая прослушивалась администрацией тюрьмы и следователями! Они поняли, насколько я испорченный человек и что бесполезно со мной о чем-то договориться.
— И все-таки они вас освободили.
— Я считаю, что именно жесткая позиция России привела к этому освобождению. И поддержка в республике моих друзей, журналистов, граждан — все сыграло свою роль. Но я не знаю, почему так неожиданно белорусские власти меня освободили, хотя у них был бы хороший повод меня освободить, например, на следующий день после суда.
— Что в тюрьме поразило больше всего?
— Животная ненависть администрации к подследственным. Когда меня куда-нибудь вели, всегда это было с матом, с криком, с понуканием. Унизительны эти личные досмотры, когда тебя раздевают догола, прощупывают все твои личные вещи, заставляют приседать, нагибаться.
Я теперь понял глубинный смысл известных пословиц: "От тюрьмы и от сумы не зарекайся", "Чистосердечное признание меняет срок и облегчает работу следователя" и "Не бойся зэков, бойся ментов".
"Не бойся зэков, бойся ментов" — это железный закон. Ни одному слову следователей и надзирателей нельзя верить, даже если они тебе скажут, что у тебя умерла мать.
У меня постоянно были конфликты с конвойными. Конвойный, перед тем как вести меня на допрос, доставал электрошок и говорил, что если я, выходя из машины, хоть слово крикну, то он меня заставит молчать. Но я все равно кричал, доводя его до бешенства.
Один раз ко мне применили силу. Когда я выходил из машины, то, чтобы никто не видел, как меня выводят, меня согнули в три погибели и с силой бросили в здание.
Все остальное время со мной обращались корректно. Пограничники, следователи, представители администрации тюрьмы, поздоровавшись со мной, говорили, что для них это большая честь — увидеть живого Шеремета.
— Вам не угрожали физической расправой?
— Для меня это был один из вариантов развития событий. Я думал, что потом белорусский президент плакал бы на моих похоронах и произносил пламенные речи. Он способен на это. Это не мое мальчишество, поверьте. В этой стране все может быть. Я жутко себя чувствовал в эту ночь, когда меня везли домой. Я твердо решил, что из машины выходить в лесу не буду.
— Вам не кажется, что вы были всего лишь пешкой в большой политической игре?
— Каждый политик использует любую ситуацию в свою пользу. Меня никто не подставлял. Меня не подставляло руководство ОРТ. То есть никто мне не говорил: "Поезжай на границу, перейди границу и сделай репортаж". Никто такого никогда не говорил. Никто, разумеется, не предполагал, что если я поеду на границу, то завтра меня арестуют, что и будет частью нашего большого плана по дискредитации Лукашенко. Такого не было. Поэтому я не чувствую себя совсем пешкой, которую развели. Но я теперь очень хорошо понимаю, что такое политика.
— Что же это такое?
— Политика — это когда человек имеет четкое представление о том, чего он хочет, к чему он стремится. Но очень долгое время делает все, чтобы люди думали, что у него совершенно другая цель. И ждет своего часа, когда в один момент ему нужно будет принять одно единственно правильное решение для достижения истинной цели. Главное — это твердость, мозги и решительность.
— Вы намерены остаться в Белоруссии?
— Я сомневаюсь в том, что смогу работать в Белоруссии в качестве корреспондента ОРТ. Ксения Пономарева мне заявила, что они будут пытаться оставить меня в качестве представителя ОРТ в республике. Но если ситуация будет критическая, то меня просто перебросят в другую страну. Например в Польшу или Россию.
А работать в белорусской журналистике мне никто не помешает. К давлению я начал привыкать еще два года назад, когда был главным редактором "Белорусской деловой газеты". Тогда для нас — для газеты, для меня и для других белорусских журналистов — ситуация была, поверьте, в несколько раз тяжелее, чем сейчас для меня как корреспондента ОРТ. Тогда нас едва-едва не стерли с лица земли и за нас некому было заступиться. А сейчас у меня мощная защита.
— Ваши акции как журналиста резко пошли вверх. Новую цену вам еще не называли?
— Пока никаких предложений не поступало, но вчера мне позвонил домой один из руководителей ОРТ и признался, что я являюсь теперь ценным сотрудником для ОРТ. Поскольку благодаря Павлу Шеремету акции канала резко пошли вверх.
— В демократических белорусских газетах ваш политический рейтинг сравнялся с рейтингом лидеров оппозиции. Не хотите заняться политикой?
— Волна, она как нахлынет, так и отхлынет. Я не сделал ничего такого серьезного, чтобы эта популярность продлилась достаточно долго. Если сейчас ничего не делать, то буквально через месяц я буду в нижней части этого рейтинга, а еще через некоторое время вообще из него выпаду.
Впрочем, политическая деятельность — это один из вариантов, который я сейчас обдумываю. И для меня это самый тяжелый выбор. Я сейчас выбираю не между Белоруссией и Россией. Мой выбор более значимый — выбор между политикой и журналистикой. Это тяжелый выбор. Поэтому я оттягиваю момент, когда нужно будет принимать решение.