Появление фильма Антона Борматова "Чужая" аккурат в день открытия Московского международного фестиваля, но вне его рамок символично. Главная амбиция российского кино — быть не международным и не фестивальным, а как раз наоборот, считает АНДРЕЙ ПЛАХОВ.
Идея экранизировать в 2010 году повесть "Адольфыча"-Нестеренко, ставшую сенсацией 2006-го, написанную в пику "Бумеру" 2003-го с тем, чтобы реалистически выправить картину бандитских 1990-х, на первый взгляд выглядит анахронизмом. Как и сами приключения четверки братков, рассекающих пространства Восточной Европы, чтобы привезти из Чехии на Украину в качестве заложницы сестру угодившего к мусорам коллеги и воспрепятствовать ему поделиться с кем не надо конфиденциальной информацией. Как и великолепный лексикон повести, который язык не поворачивается назвать жаргоном и который по свободе и артистизму сопоставим с перлами Тарантино, когда тот пребывал еще в фазе от расцвета до заката. А учитывая, что у нас обсценная лексика не обесценена от экранного злоупотребления, это производило еще больший эффект — по крайней мере четыре года назад, когда "Чужая" пошла гулять по рукам в карманном формате и стала лакомством для гурманов, воспринявших ее как "шмат мяса, который хочется жрать сырым, даже если подозреваешь, что это человечина".
Однако именно в этом состоял замысел продюсеров Константина Эрнста и Игоря Толстунова. Взять вещь уже как будто отыгранную и показать, что она не есть одноразовое изделие масскульта, а часть народившейся могучей мифологии, которая пластами откладывалась вот уже лет 20 и фактически перечеркнула свою предшественницу — мифологию советскую. Та имела в своей основе революционную утопию и мало-помалу, хирея, выродилась в анекдоты про Чапаева и про Штирлица. Эта, новая, вывела из подполья романтику блатняка, братвы и пацанства. В том, что она овладела широкими массами, убеждает язык, на котором сегодня не только пишут в интернете, но и вещают с правительственных трибун.
Режиссер Антон Борматов, в отличие от Валерии Гай Германики, тоже проделавшей недавно структурный лингвистический эксперимент в "Школе", не приукрасил и без того красивую продюсерскую идею элементами своей харизмы. В фильме нет авторского стилевого прессинга: это жесткое, циничное, как по нотам разыгранное кино с отличными, в основном несериальными актерами, набранными из московских, питерских и крымских театров: оказывается, у нас есть еще в этом избитом жанре солидный резерв. Полфильма практически делает товстоноговец Кирилл Полухин в роли руководителя бандитской тургруппы, штурмом берущей пражские бордели. А дальше приходит черед главной героини по кличке Чужая — "голимой устрицы", "с кислотой вместо крови" — в исполнении Натальи Романычевой, дающей не вполне белокурую, но бестию в инфернальном духе 90-х. В образе этой терминаторши "Адольфыч" не просто закодировал абсолютное зло, но, говорят, вывел одного своего недруга былых времен, издевки ради изменив ему пол. Похоже, именно это стало революционным решением — как если бы в центре вестерна оказалась женщина. В горниле такой революции когда-то родился нуар, где криминальное мужское сообщество нехотя, но неизбежно впустило в себя образ femme fatale и родило бессмертный афоризм "дьявол — это женщина".
Этот поворот сюжета особенно актуален в России, именно в 90-е годы переварившей западные кинофантазии (тот же "Чужой" Ридли Скотта, призванный объяснить "внеземной" феномен героини) и соединившей их с собственными жутями дикого капитализма. Так что жанровая упаковка в фильме западная, а начинка российская: задворки города-героя Севастополя, авторитет Рашпиль с еврейской тоской и жестью во взоре, кожаные униформы братков и их невинные огнестрельные шутки над колхозниками, их уроки "прикольного" чешского с позиции старшего брата ("не мыло, а мыдло, не самолет — летадло, машина — возидло... а повидло как?").
Померявшись силами с Голливудом в "Ночном дозоре" и подарив ему Тимура Бекмамбетова, продюсерский мозг "Первого канала" переключился с попыток международного массового кино на внутреннее, народное. Причем именно теперь, когда славное бандитское прошлое уже воспринимается как киношный бренд, но еще не перестало быть жизнью. Что касается заграничной публики, нашим бандюкам еще придется постоять в очереди за их итальянскими, ирландскими и американскими братками по разуму.