Слепые чувства

Лев Лосев умер год назад — и в дни после его смерти стало ясно, как много — даже неожиданно много — поклонников у его умной, сдержанной, саркастической поэзии. Этот же голос читатели ждали услышать и в посмертно выходящей книге его мемуаров. Одну ее половину составляют воспоминания о детстве и юности — и здесь действительно слышен тот самый отстраненный, корректный тон, те самые умные, точные формулировки, к которым привыкли его читатели. Совсем иное впечатление производит другая половина книги - воспоминания об Иосифе Бродском. И сразу скажу, какое именно "иное" — плохое.

Эта часть написана под влиянием сильных чувств - сильной любви и сильной нелюбви. А сильные — не отошедшие на дистанцию, не остывшие — чувства Лосев, видимо, так привык прятать под вечной своей сдержанностью и корректностью, что не научился их выражать, не научился выводить на свет. Эти привыкшие ко внутренней темноте чувства, оказавшись на письме, на свету, выглядят неуклюже — или мелко — или некрасиво.

Отношение Лосева к Бродскому — это слепое или, по меньшей мере, слабо видящее свой предмет обожание. Оно выражается иногда в восторженных восклицаниях: "в зрелые годы он никогда не забывал сказать "спасибо" официанту, продавцу, уборщице", иногда во фразах вроде: "после 1964 года все написанное Иосифом безупречно" или "ничего неумного и вульгарного сказать или подумать он не мог",— во фразах, после которых начинает казаться, что Лосев просто не понимал самой сути поэзии Бродского — ее сила не в том, что она безупречна, а именно в том, что она не боится ни вульгарного, ни неумного — принимает их как неизбежный побочный эффект интенсивной работы речевого механизма.

Это же обожание приводит к странно-интимным пассажам: "я никогда не замечал, чтобы от него попахивало — потом или изо рта" — или: ""Знаешь, почему мужчины так сходили с ума от Виолетты Валери (чахоточная героиня оперы "Травиата")?" - "Нет".--"Дай палец". Он зажал мой указательный палец в кулаке и покашлял. При каждом покашливании кулак как бы непроизвольно сжимался". Сберегание этих попахиваний, покашливаний и пожиманий совершенно несовместимо с картиной явных отношений Лосева и Бродского — оно велось потаенно и, кажется, лучше бы ему потаенным и оставаться.

Все это могло бы показаться чуть ли не трогательным — но лосевское неумение вывести сильные чувства на свет относится не только к обожанию, но и к ненависти. А здесь уже ничего трогательного нет. Одна из глав книги — пасквиль на писателя Анатолия Наймана. На месте составителей я либо не включал бы эту главу в книгу: всех, кого человек хочет оскорбить, он должен успеть оскорбить, пока жив — то есть пока ему можно ответить,— либо отложил бы публикацию до времени, когда не останется в живых никого из участников — и их положение снова будет уравнено. Но глава в книгу вошла — и она говорит плохо только о Лосеве, а не о том, кого он хотел в ней оскорбить.

Лосев подбирает обидные словечки; придирается к внешности; издевательски пересказывает доклады Наймана, которые сам же предложил ему сделать и в лицо, разумеется, не высмеивал,— во всех этих мелких, наносимых как бы исподтишка уколах видно полное невладение искусством вражды. (Таким же малопристойным ударом исподтишка кажется название главы о ненавидимых Лосевым гомосексуалистах — "Проктология"). И главное: он пытается сделать соучастником своей ненависти Бродского — но в результате снова становится ясно, что он просто не понимал самого важного в Бродском. Например, Лосев пишет: Бродский "согласился, по возобновленной дружбе, написать предисловие к сборнику Наймановых стихов, хотя горько жаловался: "Прочитал с начала до конца, ну, абсолютно не за что зацепиться"". Лосев говорит здесь как человек, привыкший к тому, что публично слова произносятся под действием внешних сил — подчинение властям, необходимость заработка, желание угодить другу — и потому ничего не значат, а важны слова, сказанные свободно — то есть на ухо приятелю. Это обычный взгляд для человека, выросшего в советских условиях. Но из всего написанного Бродским мы знаем, что он понимал свободу и, соответственно, важность слов прямо противоположным образом - свободен ты не там, где на тебя не давят, а где ты берешь на себя ответственность. Бродский в частной беседе мог отзываться резко или грубо о самых разных людях, но своим окончательным - адресованным чужой памяти, то есть вечности — словом всегда считал не болтовню в приятельских потемках, а слово подписанное и вынесенное на свет.

М.: Новое издательство, 2010