Представители разных ветвей российской власти время от времени приходят на вернисажи и произносят там речи утешительного характера, обещают денег и заботы. Но еще никто из них не выступал с речью столь пессимистической, как та, что неожиданно (может быть, даже для себя самого) произнес депутат Думы Николай Гончар на только что прошедшей в Москве международной конференции о проблемах Востока и Запада в современном искусстве, куда он забрел почти случайно.
Привели его туда художники, которые, очевидно, ждали от него поддержки и благоприятных финансовых прогнозов. Но сказал он другое: нынешняя власть никогда не примет современное искусство, поскольку воспитана на другом; отсюда ее пошлый стиль и дурные манеры — неприятно, когда мэр тебе "тыкает". То, что вы представляете, сказал Гончар российским галеристам и музейщикам, это для мальчиков, что сейчас протирают стекла на перекрестках. Придется подождать, пока они подрастут, а пока ничего не просите у власти. Этим вы только ухудшите свое положение, сказал Гончар. И добавил что-то вроде "заклинаю вас".
Высказывание это интересно потому, что в последнее время деятели современного искусства как раз стали у власти кое-что просить. Налаживать диалог. Некоторые даже успешный. И большинство жалуется, если просьбы не исполняются. И особенно интересно то, что просить стали те, кто раньше этого никогда не делал,— представители и наследники неофициального искусства.
Свою речь Гончар произнес в дни 35-летия знаменитой Манежной выставки, на которой Хрущев сгоряча велел всех авангардистов сослать на лесозаготовки, после чего они ушли из официальной выставочной жизни и создали альтернативное движение, ориентированное на западный рынок и западное представление о том, что такое искусство. Этот разрыв все еще существует в России: меньшинство художников (и тем более зрителей) придерживается этого неофициального понимания, большинство — стиля молодежных выставок 70-х-80-х годов, то есть позднего советского искусства. И те и другие называют себя "современным искусством", но в разных смыслах: большинство имеет в виду просто "теперешнее", меньшинство — "модернизированное" и "модернизирующее". Эти два мира между собой мало пересекаются. У каждого свои искусствоведы, журналы, галереи и ярмарки: у большинства — массовый, не слишком взыскательного вкуса "Арт-Манеж", только что прошедший во второй раз; у меньшинства — элитарная "Арт-Москва", которая пройдет в марте в узком составе, с участием нескольких престижных западных галерей.
Подтекстом всей российской художественной жизни является борьба помянутых двух партий за монополию на право этим искусством называться, при том, что визуального эталона того, что есть "современное искусство" (например музея), в Москве нет. До последнего времени и та и другая партия пытались доказать свое право на термин законными или незаконными ссылками либо на подпольную традицию (нас тоже зажимали...), либо на Запад (мы выставляемся в Европе...). Но теперь волшебные слова "я из подполья" или "напишут западные газеты" не оказывают никакого действия на хозяев выставочных помещений. Теперь правильно говорить "приедет такой-то". Художники самых разных позиций пришли к выводу (кто с восторгом, кто с горечью), что эффективной является только стратегия Зураба Церетели: обосновывать свое искусство исключительно отношениями с властью.
В случае Церетели речь идет о прямой дружбе; те, кому такой шанс не выпал, пытаются убедить власть, что они "ее поля ягода". Например, тем, что говорят о властном, о главном: о нравственном, о политическом, о национальном. Конечно, если это будет старая песня о главном, власти она будет ближе, и художники-консерваторы тут имеют больше шансов (Глазунов, Шилов и многие другие, менее одиозные, вроде Эрнста Неизвестного). Но сгодится и песня новая. Во всяком случае, у песни о неглавном шансов нет вообще никаких. И даже среда наиболее продвинутого московского искусства, которая всегда гордилась своей отдаленностью от официального, вынуждена не только сотрудничать с властью (в этом, собственно, нет ничего зазорного), но постоянно заручаться ее авторитетом.
Самым успешным деятелем московской арт-сцены является директор Дома фотографии Ольга Свиблова, которая сумела объяснить мэру, что ему необходимо запечатлевать его успехи на пленке. Дом фотографии устраивает "спецвыставки" на пути следования мэра по провинции, за что получает право и средства делать проекты более интересные в художественном отношении, например московскую Фотобиеннале.
Ярмарка "Арт-Москва" (организатор — фирма "Экспо-парк") в этом году пройдет уже не в независимом ЦДХ, а в "лужковском" Малом Манеже и под покровительством мэрии — правда, не бесплатно, как "Арт-Манеж" в Манеже большом (под тем же патронажем), а всего лишь со скидкой на аренду. Помещение Малого Манежа компактнее и приличнее, чем ЦДХ, экономия денег позволит пригласить западные галереи на льготных условиях, но дело не только в этом: оказаться под крылом власти по нынешним временам полезно.
Наконец, самый масштабный современный пример сотрудничества авангардистов с властью — это проект оформления Гостиного двора под названием "Будущее представляет прошлое", в котором субподрядчиком выступает творческий коллектив под руководством Марата Гельмана. Очередная архитектурно-реставрационная затея московского мэра получит "начинку" в виде сорока скульптур и объектов самых известных художников — от Дмитрия А. Пригова и чемпиона Sotheby`s 1988 года Гриши Брускина до молодого и уже тоже знаменитого Кулика. Проект этот получил престижную дизайнерскую премию, но важнее, что он официально одобрен: работы практически приобретены мэрией в коллекцию. И даже мэру проект полюбился, когда он вспомнил, как видел когда-то новомодный цветомузыкальный фонтан, исполнявший что-то классическое.
Такой очаг самых современных и самых "западных" зрительных форм в центре Москвы, конечно, изменит ситуацию: не только мэр, но и сама столица, да и Россия в целом перестанут ассоциироваться исключительно с чем-то националистическим и ретроспективным. Гостиный двор покажет, что у России есть и иные ценности, кроме русского стиля Тона и позднесоветского стиля Церетели. Но для того чтобы получить право на этот проект, Гельману пришлось вступить в борьбу с Церетели на очень серьезном уровне — в начале этого года он юридически грамотно инициировал законный референдум о снятии памятника Петру, а через пару месяцев снял свое требование в самый решающий момент и неожиданно пошел на мировую. Шаг этот некоторым показался нравственно сомнительным, но тактически он был правилен, если иметь в виду цель: пробить-таки для современного искусства место, пусть рядом с Церетели и Храмом Христа, если не вместо них.
Для этого Гельману нужно было привлечь внимание власти, доказать, что он может говорить с ней на одном языке, что он свой, что ему можно доверять, что он и его команда — единственные, кто действительно сможет осуществить проект Гостиного (профессионализм художников и архитекторов Лужкову понравился). Еще ему пришлось вдеть в ухо серьгу, чтобы костюм и мобильный телефон не сделали его слишком похожим на чиновника,— тогда его воспринимали бы как конкурента, а не как экзотическое дополнение (что, конечно, безопаснее).
Без ответа остаются два наивных вопроса. Во-первых, не губительно ли все это для искусства? Не есть ли Гостиный двор гроб авангарда и его позор? Но этот вопрос предполагает утверждение, что есть где-то искусство настоящее, нравственное и чистое — утверждение, которое кажется более опасным, чем эксперименты с властью. Во всяком случае, среди работ, которые будут в Гостином, есть несколько — без всяких скидок — хороших произведений искусства, присутствие которых в самом центре города может кое-что изменить в общественном сознании. Например, черные лебеди Андрея Филиппова, которые, отражаясь в воде, превращаются в двуглавых орлов. Или столб с транспарантом "Обижают" на его верхушке, сфотографировавшись у которого каждый сможет примерить на себя психологию России (работа Юрия Лейдермана). Или придуманный Юрием Альбертом указатель с расстояниями от Москвы до крупнейших музеев мира.
Второй вопрос: не слишком ли похоже все это на 20-е годы? Тогда теснейшее сотрудничество авангарда с властью обернулось против самих художников, а авангард обозначил одновременно и закат надежд на исторический прогресс, обещанный большевиками. Но тогда авангардисты отвечали на призывы к модернизации, исходившие от самой власти, и пытались предложить ей адекватный язык. Сегодня художники понимают, что их язык чужд стране,— она осуществляет реформы и стремится к обновлению, парадоксальным образом выдвигая лозунги возвращения к прошлому. Поэтому художники претендуют лишь на скромный уголок рядом с Церетели.
Но это может привести к тому, что они будут играть в чужую игру. И Гельмана уже упрекают (справедливо) в том, что он своим проектом поддерживает безобразные архитектурные замашки Лужкова, тем более что в макете Гостиного двора, каким его до сих пор экспонировала эта команда, вопрос о том, что будет, собственно, со зданием (произведением конца XVIII века), обойден молчанием. Сейчас, впрочем, Гельман понял, что для того чтобы отделить себя от проектов власти, художники должны будут выступить и с собственным архитектурным дизайном Гостиного, с альтернативой дурной реставрации. Авангард, как явствует из его названия, обязан быть наступательным и вступать в конкуренцию, и ситуация локальных побед и мирного сосуществования его устроить не может.
Причины прагматического "хождения искусства во власть" ясны — связаны они, разумеется, с экономикой. Годы перестройки были полны предчувствия свободного рынка (в том числе и рынка искусства) и надежд на равноправную интеграцию в самые разные западные системы (в том числе и систему художественных институций). Россия и ее экономика пошли по другому, собственному, пути, где капитал с государством составляет почти монолит, по западным меркам странно непроясненный. Интеграция в западные структуры на уровне страны пошла с огромным скрипом и в конце концов стала довольно проблематичной. Рынка для авангардного искусства у нас не существует и, видимо, в ближайшее время он не возникнет. Значит, работы нужно создавать для власти, исполняя — за деньги или бесплатно, сознательно или с иронией — ее заказ. Правда, заказа на самом деле не было: власть не подозревает, что современное искусство улучшит и подправит ее имидж. Но ее можно попытаться в этом убедить.
ЕКАТЕРИНА ДЕГОТЬ
Художники пытаются убедить власть, что она в них нуждается
Подписи
Юрий Злотников. Пространственная композиция
БАШНЯ: Юрий Аввакумов. Башня
АНГЕЛ: Гриша Брускин. Фигура
ЛОДКА: Антон Ольшванг. Лодка
КУЛИК: Олег Кулик. Кентавр
БУРАТИНО: Георгий Литичевский. Буратино. На дальнем плане — работа Натальи Турновой
ЛЕБЕДИ: Андрей Филиппов. Лебеди
ВИДЕО. Гия Ригвава. Видеоинсталляция
ТАЧАНКА: Борис Орлов. Неопознанный идеологический объект
ПИЛА: Андрей Филиппов. Пила
РУБАШКА: Леонид Соков. Рубашка
СЕРДЦЕ: Ирина Нахова. Сердце Москвы
УКАЗАТЕЛЬ: Юрий Альберт. Указатель расстояний до музеев мира
ФОНТАН: Сергей Волков. Фонтан
ДИАНА: Группа АЕС. Диана
РОЯЛЬ: Юрий Шабельников. Рояль