Безымянные солдаты
Поезд потерянных детей
ВОЙНА В ЧЕЧНЕ НЕ ОКОНЧЕНА. ПОТОМУ ЧТО В НЕЙ БЫЛО УБИТО ГОРАЗДО БОЛЬШЕ РОССИЙСКИХ СОЛДАТ, ЧЕМ ПОХОРОНЕНО. РАССКАЗЫВАЕТ СПЕЦИАЛЬНЫЙ КОРРЕСПОНДЕНТ ИЗДАТЕЛЬСКОГО ДОМА "КОММЕРСАНТЪ" ВАЛЕРИЙ ПАНЮШКИН.
В городе Ростове-на-Дону на запасных путях стоит поезд. В белых рефрижераторных вагонах его при температуре минус пятнадцать градусов хранятся тела погибших в Чечне солдат. Три года.
Опознанием тел занимается 124-я судебно-медицинская лаборатория Северокавказского военного округа. С февраля 95-го лабораторию возглавляет полковник Щербаков. За это время сутулость заменила полковнику выправку. Но он ни разу не пытался подать в отставку.
Имена 533 солдат установлены. 458 еще лежат безымянными. А их все везут и везут из холодильников Моздока. На обернутых фольгой носилках в "черных тюльпанах" и в зеленых "КамАЗах" с надписью на лобовом стекле — "груз 200".
Кольцо, одеяло и черный зуб
Валентина Демьяновна Коюкова жила в ростовском военном городке. Совсем близко от того места, где стоит сейчас поезд. Сын ее Сережа был капитаном автомобильных войск и возил грузы в Чечню. Если б Валентина Демьяновна знала, что в саму Чечню. Прямо в Моздок, в Грозный, в Ханкалу... Но разве же дети рассказывают матерям, куда едут? Капитан Коюков говорил, что сопровождает "Уралы" только до чеченской границы, а там за руль садятся другие, мама, не волнуйся.
4 апреля 1995 года Валентине Демьяновне позвонили какие-то военные и сказали, что вверенную капитану Коюкову колонну грузовиков расстреляли. А сам капитан пропал без вести вместе с машиной.
— Жив,— подумала Валентина Демьяновна.— В плену...
И поехала искать.
Она искала почти год. Ездила в Шали и Аргун, где, по слухам, содержались пленные. Жила у добрых людей. Питалась хлебом и тушенкой. Чеченские мужчины сочувствовали ей, и один даже согласился возить ее всюду на своей "Ниве" за 150 тысяч в день. Сами потерявшие сыновей чеченские женщины кидали в нее камнями и кричали: "Убит твой выродок, убит! И если бы было у тебя их семеро, все семеро были бы убиты".
Но у Валентины Демьяновны был только один сын, и она не могла поверить в возможность его смерти до тех пор, пока в Шали, увидев фотографию и услышав фамилию Коюков, один чеченец не сказал ей:
— Мать, не ищи его живого. Нет смысла. Русские забрали в плен моего брата. Видно, твой сын большая шишка у них. Мне обещали отдать брата, если я найду капитана Коюкова живым. Только я не нашел его, мать. И значит, он мертв.
Русские военные действительно искали капитана Коюкова. Отец Сережи, полковник в отставке, подключил все свои старые связи. Ему даже разрешили летать над Чечней на вертолете и искать потерявшийся где-то в горах "Урал". А еще отставной полковник Коюков был лично знаком с начальником судебно-медицинской лаборатории полковником Щербаковым.
Щербаков тоже искал знакомого молоденького капитана. Ходил по вагонам, комкая в руках черную шапку, и не нашел. Но после разговора с чеченцем Валентина Демьяновна опять позвонила полковнику Щербакову и опять попросила его осмотреть поезд мертвецов. И Щербаков опять пошел по вагонам. Не потому, что не был уверен в тщательности предыдущего осмотра, а потому, что не может же русский офицер пропасть бесследно, и надо же его искать. Даже там, где уже искал.
Разумеется, капитана Коюкова в вагонах не было.
Наступила зима. Война продолжалась. Валентина Демьяновна снова стала платить 150 тысяч в день шоферу-чеченцу. И очень часто в машину к ним подсаживались боевики. Каждый мог оказаться убийцей ее сына, но Валентина Демьяновна все равно расспрашивала их.
И вот однажды в машину сел погреться пожилой чеченец с автоматом Калашникова и, выслушав историю, сказал:
— Я похоронил твоего сына. У него на пальце было обручальное кольцо. Он был в кабине "Урала", который наши сбросили в ущелье полгода назад. Я полез за аккумулятором, а нашел твоего сына. Обернул в одеяло и похоронил.
Валентина Демьяновна хотела спросить где, но чеченец опередил ее:
— Не ищи. Десять дней назад я показал это место русской похоронной команде. Я сказал им, что на пальце покойника золотое кольцо, и тогда они вырыли твоего сына, сняли кольцо и отправили тело в Россию,— чеченец помолчал немного.— А еще они сняли с него сапоги. Потому что они солдаты, и у них нет сапог, а на твоем сыне сапоги были совсем новые.
В Россию для мертвого солдата — значит в Ростов. Домой. И Валентина Демьяновна вернулась.
Начальник 124-й судебно-медицинской лаборатории полковник Щербаков посмотрел на нее волчьими своими глазами и в двадцать пятый раз повторил:
— Вашего сына здесь нет. Мы искали.
— С него сняли сапоги,— перечисляла Валентина Демьяновна особые приметы.
— Там со всех сняли сапоги.
— Его похоронили в одеяле...
— В одеяле? — полковник Щербаков вздрогнул.
Дело в том, что если солдат похоронен одетым, обутым, завернутым в одеяло или хотя бы в рогожу — значит, это чеченец. Русские просто бросают своих мертвецов в яму и засыпают землей. В хозяйстве полковника Щербакова было несколько десятков завернутых в одеяла трупов, но никому даже в голову не приходило искать среди них русского солдата.
(Трупы чеченцев оказались в ростовских вагонах в начале войны случайно. Два месяца назад в Ростов приезжала от республики Ичкерия делегация и просила "положить трупы, где взяли". Ни одного тела чеченцам не вернули, но это отдельная история.)
Дальше все было просто. Труп нашли, разморозили, развернули одеяло. И Валентина Демьяновна узнала черную куртку. Но мало ли таких курток? Под курткой была майка: серая с длинными рукавами в рубчик. Такие майки выдавали офицерам, служившим в Германии. Давно, когда в Германии служил Сережин отец.
Валентина Демьяновна попросила санитаров открыть лицо покойного, но санитары медлили. У них есть какая-то своя необходимая для экспертизы процедура, которую нарушать нельзя. Голова покойного была обернута бушлатом.
— Откройте же ему лицо,— сказала Валентина Демьяновна.
Но когда санитары сняли бушлат с головы, лица там никакого не было. Голова была раздавлена. Целыми остались только зубы, и Валентина Демьяновна сразу узнала тот обточенный черный, на который Сережа давно уже собирался поставить коронку, да все как-то руки не доходили.
Дальше Валентина Демьяновна рассказывать не может, потому что начинает плакать.
Мой фотограф опускает камеру, тяжело вздыхает и садится на ковер. А я пинаю его ногой в бок и шепчу:
— Снимай! Это твоя работа.
Счастливый жетон
Дым от сигарет "Наша марка" пахнет сеном. Военный такой запах, как будто жгли хлеб. Полковник Щербаков курит одну за одной и смотрит в компьютер. К компьютеру приклеена табличка — "подарок Александра Лебедя". В мониторе картинка. На картинке — горы. Три хребта. Диаграмма, изображающая по месяцам, когда и сколько было опознано пригодных, условно пригодных и непригодных для опознания трупов.
Щербаков рассказывает, что спады на диаграммах совпадают с переговорами и перемириями, когда матери уезжали в Чечню, надеясь, что там начнут обменивать пленных. Писали письма министру, дескать, "мой сын в плену с самого начала войны, прошу обменять в первую очередь". А сын-то и не в плену вовсе, а здесь, в вагоне.
Всякий раз, когда в Чечне шли переговоры, откуда ни возьмись появлялись гадалки и экстрасенсы. Смотрели на фотографии, называли матерям какие-то адреса в Чечне, и матери ехали. Платили деньги. Очень глупо и всегда безрезультатно.
Полковник Щербаков говорит, что нельзя запретить матерям надеяться, и тут я, кажется, начинаю понимать, как этот человек за три года не сошел с ума. Ведь ему-то можно запретить надеяться. Он же военный.
— Как,— спрашиваю я,— вы начали делать эту работу?
— Очень просто,— отвечает полковник.— Мне приказали.
— А почему нельзя похоронить всех в братской могиле под вечным огнем? Зачем вообще опознавать павших?
— Затем, чтобы сохранить дух армии.
— Что такое дух армии?
— Поставьте себя на место солдата, идущего в бой,— полковник смотрит мне в глаза, и я не выдерживаю взгляда.— Солдат должен быть уверен, что его не бросят, даже если он мертв.
Я смотрю, как сползает с моих ботинок на серые половицы снег, и думаю, что солдат в России испокон века был уверен, что его бросят, даже если он жив. Но сказать такое полковнику у меня не хватает духу. И поэтому я спрашиваю:
— Может быть, для того, чтобы сохранить дух армии, не надо вести необъявленных войн?
— Не комментирую! — скороговоркой отвечает полковник, и скула у него дергается, и он отворачивается к стене.
И я говорю:
— Извините.
В соседней комнате перед телевизором сидят женщина с припухшим лицом и старик в кроличьей шапке. Они смотрят видео. Это выглядит так мирно, как если бы они сидели на кухне и смотрели "Санта-Барбару". Правда, по видео показывают бесконечную череду обезображенных трупов.
Женщина говорит, что на экране ничего узнать нельзя и просится в вагоны посмотреть своими глазами, но эксперты мягко отказывают ей, потому что знают ведь, какой там запах. Даже несмотря на пятнадцатиградусный мороз от сладкого запаха там через две минуты начинает першить в горле.
Полковник Щербаков рассказывает мне, что хороший эксперт должен сострадать:
— Если субъекты опознания не будут чувствовать искреннего сострадания со стороны эксперта, они просто замкнутся в своем горе и не дадут нужной информации.
Нужная информация — это особые приметы. Татуировки, сведения о перенесенных болезнях, рентгеновские снимки. В России нет специального закона о группах риска, и солдата, который, давая присягу, клянется умереть, даже не дактилоскопируют при жизни.
Некоторые солдаты, прошедшие Чечню без единой царапины, уходя на дембель, оставляли свой личный жетон товарищам. Такой жетон считался счастливым. Своего рода талисманом, защищающим от пуль. И если солдат Сидоров, уходя домой, подарил свой счастливый жетон солдату Петрову, а солдата Петрова убили, то похоронку получит мать солдата Сидорова. И слава Богу, если к тому времени Сидоров уже успеет вернуться домой.
Или вот, например, в кармане погибшего солдата нашли документы на имя Саламбека Хаджиева. Думали — чеченец, а когда провели экспертизу, выяснилось, что это не Хаджиев никакой, а Осипов, и не чеченец, а сибиряк.
Опознание происходит в несколько этапов. Сначала родители предоставляют экспертам список особых примет. И эксперты максимально сужают круг поиска. Потом родителям показывают видео и фотографии. Потом проводят личное опознание, но даже если мать говорит "да, это он", тело сына не отдают ей сразу. Сличают его отпечатки пальцев с ее отпечатками. При помощи компьютерных программ по черепу восстанавливают лицо... Потому что было уже несколько ошибок, и одной женщине с Алтая приходилось хоронить сына дважды.
В помещении лаборатории чисто, пахнет карболкой, на полках разложены приготовленные для экспертизы черепа. Совсем не страшные. Если только не думать, что всего год назад этот череп кричал "ура", а где-то в вагоне лежит принадлежащее этому черепу тело без головы.
Титановая ключица
Ольга, мать Андрея Мухаева из Тюмени, получила похоронку. Сын ее Андрей Мухаев служил танкистом. Сгорел в танке, но никто не мог сказать толком когда, где и при каких обстоятельствах.
Ольга начала искать. Ездила по разным воинским частям, расспрашивала русских и чеченцев. Узнала номер танка и день, когда этот танк был подбит. Ей уже должны были сказать точно где. Но тут Ольгу ранили в голову. Четыре месяца она пролежала в больнице. Ей сделали трепанацию черепа. Вышла инвалидом второй группы, снова поехала в Чечню и узнала, наконец, что сын ее погиб в Грозном в Микрорайоне и тело его было доставлено в Ростов.
У Андрея Мухаева была очень хорошая особая примета. В детстве он занимался спортом, получил травму, и врачи поставили ему титановую ключицу.
— Ищите,— сказала Ольга полковнику Щербакову,— мальчика с титановой ключицей. Он сгорел в танке. В Микрорайоне. Во время штурма.
И полковник Щербаков стал искать. Только не мальчика с титановой ключицей, потому что от людей, сгоревших в танке, не остается ключиц. Ни рук не остается, ни ног, ни голов, ни ребер — только кусок угля. И полковник Щербаков нашел два черных угольных чурбачка, извлеченных из танка в Микрорайоне. Один из них был Андреем Мухаевым. Но для того, чтобы определить, какой именно, надо было сделать генетическую экспертизу. А делают ее только в Москве и стоит она десять миллионов рублей.
К тому времени Ольга продала уже все, что можно было продать и взяла у добрых людей столько денег в долг, что не вернуть уже теперь до конца жизни. А тут еще двадцать миллионов. Экспертизы-то нужно делать две. Ольга опять поехала в Тюмень. Обратилась в мэрию. Мэрия, поднатужившись, выдала Ольге двадцать миллионов, и Ольга сделала экспертизу. И нашла сына.
Просто потому, что так надо. И вовсе не для того, чтобы всякий военный чин, включая верховного главнокомандующего, отдавая приказ об очередном наступлении, не смел забывать, что посылает на смерть не абстрактную боевую единицу, а Андрюшу Мухаева, мальчика с титановой ключицей, который в детстве занимался спортом, и упал однажды, и больно ушибся.
Ольге выдали деревянный гроб из неструганых досок. Две простыни и солдатскую форму. Вместе с Ольгой забирать Андрюшу Мухаева из поезда мертвецов пошла Валентина Демьяновна Коюкова. Потому что все матери, приезжающие в Ростов на опознание, уже год останавливаются у нее.
По дороге в лабораторию женщины купили пару носков. Разложили в гробу гимнастерку, штаны и синюю солдатскую майку. И стали ждать.
Когда санитары вынесли Андрюшу Мухаева, весил он почти столько же, сколько весил, когда родился,— четыре килограмма. И такая же была прицеплена к нему клеенчатая бирка с номером.
Валентина Демьяновна Коюкова запеленала Андрюшу в майку, положила внутрь гимнастерки. Все сама, потому что Ольга потеряла сознание. И Андрюша уехал домой.
Их еще сорок шесть лежит таких угольных чурбачков при температуре минус пятнадцать градусов в белых вагонах на запасных путях в городе Ростове-на-Дону. Эксперты между собой называют их — пепел. 460 миллионов нужно, чтобы опознать их.
Слово офицера
С января 95-го ищут своих пропавших детей Ольга Морозова из Саратовской области, Лидия Белоус из Дудинки, Наталья Бабарыкина из Кемерово, Светлана Царегородцева и Роза Халишкова из Кабарды. Ищут и не могут найти.
А отец солдата Горбаня поехал в Чечню искать сына и погиб. И пришлось матери солдата Горбаня сначала забирать из Шатоя мужа, а потом из Ростова — сына.
А месяц назад командующий Северокавказского военного округа генерал-майор Виктор Казанцев объявил вдруг, что все тела из стоящих в Ростове вагонов будут захоронены в безымянных могилах под номерами.
Полковник Щербаков злится, когда я спрашиваю об этом.
— Глупости! Глупости или провокация! Не подумали тыковкой-маковкой. Забыли, что головы нужны не только фуражку носить. Запутали командующего и заставили озвучить решение, которого никто не принимал.
— Кто запутал? — спрашиваю.
— Не могу сказать,— отвечает Щербаков. — Они скрываются за документами с грифом "для служебного пользования". Командующий из тех генералов, которые не прячут своих сыновей в тылу. Сын командующего получил в Чечне пулевое ранение в позвоночник. Скажите, мог бы такой отец приказать захоронить неопознанные останки?
Я не знаю, что ответить. Солдатские матери говорили мне, что есть в Москве "Военно-мемориальная компания", которой выгодно получить заказ на захоронение неизвестных солдат, как любой коммерческой фирме выгодно получить государственный заказ.
Начальник пресс-службы Северокавказского военного округа полковник Фирсов говорил мне, что решение о захоронении принимается в Москве. И еще я своими ушами слышал, как командующий сказал на пресс-конференции: "Конкретно будут определены место, сроки, кто, как... и где произойдет захоронение."
— Так будет захоронение или нет? — спрашиваю я полковника Щербакова.
— Никаких захоронений, пока полностью не истощатся экспертные возможности,— отвечает полковник,— не будет.
Слово офицера.
Сон Долбоноса
Полтора года назад к Валентине Демьяновне Коюковой приехал из Кузбасса Петр Долбонос, отец пропавшего без вести солдата. Валентина Демьяновна, как и всем приезжавшим, отвела ему место в гостиной на диване, а на следующее утро накормила завтраком и повезла к полковнику Щербакову в лабораторию.
Стояло лето. Мальчишки сидели на тутовых деревьях, и губы у них от шелковицы были черные. У железных ворот с красными звездами стоял часовой, чтобы не подпускать мальчишек к поезду. Впрочем, мальчишки туда и не стремились.
Как только Валентина Демьяновна ввела Долбоноса в кабинет к Щербакову, полковник (глаз-то наметанный) сразу попросил ассистента поставить видеопленку с изображением тела номер 161. Даже хорошо уже к тому времени знавшая Щербакова Валентина Демьяновна не могла предположить, что полковник помнит в лицо все трупы в своих вагонах. А Долбонос пробормотал, смущаясь и имея в виду сына:
— Не может быть... Он и не похож на меня даже...
Отправились смотреть видео. Сходство живого отца и мертвого сына, на взгляд Валентины Демьяновны, было разительным. Но Петр Долбонос сказал:
— Нет, мой сын молодой, а этот какой-то старый.
Полковник Щербаков заметил, что в течение последних пяти минут перед смертью солдат может постареть на 100 лет, но и это не было достаточным аргументом для Долбоноса.
Стали вспоминать особые приметы: шрам на затылке, детский перелом... Все это совпадало с особыми приметами тела номер 161.
Полковник Щербаков назначил на следующий день личное опознание. Валентина Демьяновна повела Долбоноса домой, а он все бормотал дорогой:
— Нет, не может быть, не похож...
На следующий день санитары вытащили тело из вагона-рефрижератора и положили на открытом воздухе на стол под кустом сирени. Запах был чудовищный, невыносимый. У трупа были отрезаны уши, потому что есть у чеченцев обычай отрезать уши убитых врагов в качестве трофея. Челюсть покойному никто не подвязывал, и от этого зубы его были страшно оскалены. И кожа на нем лопалась.
— Нет,— сказал Петр Долбонос.— Не похож.
Ему показывали шрам на затылке, но от все твердил:
— Не похож, не похож, не похож...
До тех пор, пока не потерял сознание и не грохнулся оземь. Потом Долбоноса привели в чувство, отволокли под руки подальше от стола и посадили на скамеечку. На видеопленке снято, как полковник Щербаков подошел к нему, обнял и долго говорил что-то на ухо. Лицо Щербакова было очень спокойным и он даже хотя и горько, но улыбался, если можно назвать улыбкой необычно мягкое выражение волчьих глаз. Я не знаю, что говорил Щербаков. И не дай Бог мне узнать.
А ночью Валентина Демьяновна проснулась от крика. Часы показывали половину пятого. Наскоро накинув халат, она выскочила из спальни.
Петру Долбоносу приснился сон. Будто стоит он на стадионе, а вокруг по тартановым дорожкам бегут солдаты в рваной полевой форме. И сын его бежит среди них. Останавливается, подходит, смотрит в глаза и говорит:
— Папа, это я... Что же ты не узнаешь меня? Когда же нас всех заберут отсюда?
Валентина Демьяновна присела к Долбоносу на диван, обняла, стала гладить его по голове и приговаривать:
— Что случилось, Петя? Что случилось?
А отец солдата Петр Долбонос все плакал и плакал, плакал и бормотал:
— Это он, Демьяновна... Это он...
Слова утешения
Дым от сигарет "Наша марка" пахнет сеном. Военный такой запах, как будто жгли хлеб. Я сижу в кабинете начальника 124-й судебно-медицинской лаборатории полковника Владимира Владимировича Щербакова и спрашиваю: когда же?.. Когда их всех заберут отсюда? Когда будут опознаны и похоронены все погибшие в Чечне солдаты?
Владимир Владимирович курит одну за одной, пьет кофе и говорит:
— Всех опознать нельзя. По нормам Минздрава. Если удастся установить имена 86 процентов, я свой долг эксперта буду считать выполненным.
За три года через лабораторию Щербакова прошло больше тысячи трупов. И он помнит в лицо тех, у которых есть лицо. И не сошел с ума. И ни разу не попросился в отставку.
Даже при самом благоприятном стечении обстоятельств 14 процентов этих трупов не будут опознаны никогда. 140 человек, 140 солдат придется волей-неволей хоронить в безымянных могилах под номером. Но и это еще не конец. Новые трупы все везут и везут в Ростов из холодильников Моздока "черными тюльпанами".
И я не знаю слов утешения. Мне кажется, что Владимир Владимирович Щербаков знает. Знает, но не говорит. Никому, кроме тех, кто завтра будет хоронить детей.
ВАЛЕРИЙ ПАНЮШКИН
458 погибших в Чечне солдат все еще лежат в Ростове-на-Дону безымянными. А их все везут и везут из холодильников Моздока
Командующий Северокавказского военного округа генерал-майор Виктор Казанцев недавно объявил, что все тела из стоящих в Ростове вагонов будут захоронены в безымянных могилах
ВОЙНА В ЧЕЧНЕ НЕ ОКОНЧЕНА. ПОТОМУ ЧТО В НЕЙ БЫЛО УБИТО ГОРАЗДО БОЛЬШЕ РОССИЙСКИХ СОЛДАТ, ЧЕМ ПОХОРОНЕНО. РАССКАЗЫВАЕТ СПЕЦИАЛЬНЫЙ КОРРЕСПОНДЕНТ ИЗДАТЕЛЬСКОГО ДОМА "КОММЕРСАНТЪ" ВАЛЕРИЙ ПАНЮШКИН.
В городе Ростове-на-Дону на запасных путях стоит поезд. В белых рефрижераторных вагонах его при температуре минус пятнадцать градусов хранятся тела погибших в Чечне солдат. Три года.
Опознанием тел занимается 124-я судебно-медицинская лаборатория Северокавказского военного округа. С февраля 95-го лабораторию возглавляет полковник Щербаков. За это время сутулость заменила полковнику выправку. Но он ни разу не пытался подать в отставку.
Имена 533 солдат установлены. 458 еще лежат безымянными. А их все везут и везут из холодильников Моздока. На обернутых фольгой носилках в "черных тюльпанах" и в зеленых "КамАЗах" с надписью на лобовом стекле — "груз 200".
Кольцо, одеяло и черный зуб
Валентина Демьяновна Коюкова жила в ростовском военном городке. Совсем близко от того места, где стоит сейчас поезд. Сын ее Сережа был капитаном автомобильных войск и возил грузы в Чечню. Если б Валентина Демьяновна знала, что в саму Чечню. Прямо в Моздок, в Грозный, в Ханкалу... Но разве же дети рассказывают матерям, куда едут? Капитан Коюков говорил, что сопровождает "Уралы" только до чеченской границы, а там за руль садятся другие, мама, не волнуйся.
4 апреля 1995 года Валентине Демьяновне позвонили какие-то военные и сказали, что вверенную капитану Коюкову колонну грузовиков расстреляли. А сам капитан пропал без вести вместе с машиной.
— Жив,— подумала Валентина Демьяновна.— В плену...
И поехала искать.
Она искала почти год. Ездила в Шали и Аргун, где, по слухам, содержались пленные. Жила у добрых людей. Питалась хлебом и тушенкой. Чеченские мужчины сочувствовали ей, и один даже согласился возить ее всюду на своей "Ниве" за 150 тысяч в день. Сами потерявшие сыновей чеченские женщины кидали в нее камнями и кричали: "Убит твой выродок, убит! И если бы было у тебя их семеро, все семеро были бы убиты".
Но у Валентины Демьяновны был только один сын, и она не могла поверить в возможность его смерти до тех пор, пока в Шали, увидев фотографию и услышав фамилию Коюков, один чеченец не сказал ей:
— Мать, не ищи его живого. Нет смысла. Русские забрали в плен моего брата. Видно, твой сын большая шишка у них. Мне обещали отдать брата, если я найду капитана Коюкова живым. Только я не нашел его, мать. И значит, он мертв.
Русские военные действительно искали капитана Коюкова. Отец Сережи, полковник в отставке, подключил все свои старые связи. Ему даже разрешили летать над Чечней на вертолете и искать потерявшийся где-то в горах "Урал". А еще отставной полковник Коюков был лично знаком с начальником судебно-медицинской лаборатории полковником Щербаковым.
Щербаков тоже искал знакомого молоденького капитана. Ходил по вагонам, комкая в руках черную шапку, и не нашел. Но после разговора с чеченцем Валентина Демьяновна опять позвонила полковнику Щербакову и опять попросила его осмотреть поезд мертвецов. И Щербаков опять пошел по вагонам. Не потому, что не был уверен в тщательности предыдущего осмотра, а потому, что не может же русский офицер пропасть бесследно, и надо же его искать. Даже там, где уже искал.
Разумеется, капитана Коюкова в вагонах не было.
Наступила зима. Война продолжалась. Валентина Демьяновна снова стала платить 150 тысяч в день шоферу-чеченцу. И очень часто в машину к ним подсаживались боевики. Каждый мог оказаться убийцей ее сына, но Валентина Демьяновна все равно расспрашивала их.
И вот однажды в машину сел погреться пожилой чеченец с автоматом Калашникова и, выслушав историю, сказал:
— Я похоронил твоего сына. У него на пальце было обручальное кольцо. Он был в кабине "Урала", который наши сбросили в ущелье полгода назад. Я полез за аккумулятором, а нашел твоего сына. Обернул в одеяло и похоронил.
Валентина Демьяновна хотела спросить где, но чеченец опередил ее:
— Не ищи. Десять дней назад я показал это место русской похоронной команде. Я сказал им, что на пальце покойника золотое кольцо, и тогда они вырыли твоего сына, сняли кольцо и отправили тело в Россию,— чеченец помолчал немного.— А еще они сняли с него сапоги. Потому что они солдаты, и у них нет сапог, а на твоем сыне сапоги были совсем новые.
В Россию для мертвого солдата — значит в Ростов. Домой. И Валентина Демьяновна вернулась.
Начальник 124-й судебно-медицинской лаборатории полковник Щербаков посмотрел на нее волчьими своими глазами и в двадцать пятый раз повторил:
— Вашего сына здесь нет. Мы искали.
— С него сняли сапоги,— перечисляла Валентина Демьяновна особые приметы.
— Там со всех сняли сапоги.
— Его похоронили в одеяле...
— В одеяле? — полковник Щербаков вздрогнул.
Дело в том, что если солдат похоронен одетым, обутым, завернутым в одеяло или хотя бы в рогожу — значит, это чеченец. Русские просто бросают своих мертвецов в яму и засыпают землей. В хозяйстве полковника Щербакова было несколько десятков завернутых в одеяла трупов, но никому даже в голову не приходило искать среди них русского солдата.
(Трупы чеченцев оказались в ростовских вагонах в начале войны случайно. Два месяца назад в Ростов приезжала от республики Ичкерия делегация и просила "положить трупы, где взяли". Ни одного тела чеченцам не вернули, но это отдельная история.)
Дальше все было просто. Труп нашли, разморозили, развернули одеяло. И Валентина Демьяновна узнала черную куртку. Но мало ли таких курток? Под курткой была майка: серая с длинными рукавами в рубчик. Такие майки выдавали офицерам, служившим в Германии. Давно, когда в Германии служил Сережин отец.
Валентина Демьяновна попросила санитаров открыть лицо покойного, но санитары медлили. У них есть какая-то своя необходимая для экспертизы процедура, которую нарушать нельзя. Голова покойного была обернута бушлатом.
— Откройте же ему лицо,— сказала Валентина Демьяновна.
Но когда санитары сняли бушлат с головы, лица там никакого не было. Голова была раздавлена. Целыми остались только зубы, и Валентина Демьяновна сразу узнала тот обточенный черный, на который Сережа давно уже собирался поставить коронку, да все как-то руки не доходили.
Дальше Валентина Демьяновна рассказывать не может, потому что начинает плакать.
Мой фотограф опускает камеру, тяжело вздыхает и садится на ковер. А я пинаю его ногой в бок и шепчу:
— Снимай! Это твоя работа.
Счастливый жетон
Дым от сигарет "Наша марка" пахнет сеном. Военный такой запах, как будто жгли хлеб. Полковник Щербаков курит одну за одной и смотрит в компьютер. К компьютеру приклеена табличка — "подарок Александра Лебедя". В мониторе картинка. На картинке — горы. Три хребта. Диаграмма, изображающая по месяцам, когда и сколько было опознано пригодных, условно пригодных и непригодных для опознания трупов.
Щербаков рассказывает, что спады на диаграммах совпадают с переговорами и перемириями, когда матери уезжали в Чечню, надеясь, что там начнут обменивать пленных. Писали письма министру, дескать, "мой сын в плену с самого начала войны, прошу обменять в первую очередь". А сын-то и не в плену вовсе, а здесь, в вагоне.
Всякий раз, когда в Чечне шли переговоры, откуда ни возьмись появлялись гадалки и экстрасенсы. Смотрели на фотографии, называли матерям какие-то адреса в Чечне, и матери ехали. Платили деньги. Очень глупо и всегда безрезультатно.
Полковник Щербаков говорит, что нельзя запретить матерям надеяться, и тут я, кажется, начинаю понимать, как этот человек за три года не сошел с ума. Ведь ему-то можно запретить надеяться. Он же военный.
— Как,— спрашиваю я,— вы начали делать эту работу?
— Очень просто,— отвечает полковник.— Мне приказали.
— А почему нельзя похоронить всех в братской могиле под вечным огнем? Зачем вообще опознавать павших?
— Затем, чтобы сохранить дух армии.
— Что такое дух армии?
— Поставьте себя на место солдата, идущего в бой,— полковник смотрит мне в глаза, и я не выдерживаю взгляда.— Солдат должен быть уверен, что его не бросят, даже если он мертв.
Я смотрю, как сползает с моих ботинок на серые половицы снег, и думаю, что солдат в России испокон века был уверен, что его бросят, даже если он жив. Но сказать такое полковнику у меня не хватает духу. И поэтому я спрашиваю:
— Может быть, для того, чтобы сохранить дух армии, не надо вести необъявленных войн?
— Не комментирую! — скороговоркой отвечает полковник, и скула у него дергается, и он отворачивается к стене.
И я говорю:
— Извините.
В соседней комнате перед телевизором сидят женщина с припухшим лицом и старик в кроличьей шапке. Они смотрят видео. Это выглядит так мирно, как если бы они сидели на кухне и смотрели "Санта-Барбару". Правда, по видео показывают бесконечную череду обезображенных трупов.
Женщина говорит, что на экране ничего узнать нельзя и просится в вагоны посмотреть своими глазами, но эксперты мягко отказывают ей, потому что знают ведь, какой там запах. Даже несмотря на пятнадцатиградусный мороз от сладкого запаха там через две минуты начинает першить в горле.
Полковник Щербаков рассказывает мне, что хороший эксперт должен сострадать:
— Если субъекты опознания не будут чувствовать искреннего сострадания со стороны эксперта, они просто замкнутся в своем горе и не дадут нужной информации.
Нужная информация — это особые приметы. Татуировки, сведения о перенесенных болезнях, рентгеновские снимки. В России нет специального закона о группах риска, и солдата, который, давая присягу, клянется умереть, даже не дактилоскопируют при жизни.
Некоторые солдаты, прошедшие Чечню без единой царапины, уходя на дембель, оставляли свой личный жетон товарищам. Такой жетон считался счастливым. Своего рода талисманом, защищающим от пуль. И если солдат Сидоров, уходя домой, подарил свой счастливый жетон солдату Петрову, а солдата Петрова убили, то похоронку получит мать солдата Сидорова. И слава Богу, если к тому времени Сидоров уже успеет вернуться домой.
Или вот, например, в кармане погибшего солдата нашли документы на имя Саламбека Хаджиева. Думали — чеченец, а когда провели экспертизу, выяснилось, что это не Хаджиев никакой, а Осипов, и не чеченец, а сибиряк.
Опознание происходит в несколько этапов. Сначала родители предоставляют экспертам список особых примет. И эксперты максимально сужают круг поиска. Потом родителям показывают видео и фотографии. Потом проводят личное опознание, но даже если мать говорит "да, это он", тело сына не отдают ей сразу. Сличают его отпечатки пальцев с ее отпечатками. При помощи компьютерных программ по черепу восстанавливают лицо... Потому что было уже несколько ошибок, и одной женщине с Алтая приходилось хоронить сына дважды.
В помещении лаборатории чисто, пахнет карболкой, на полках разложены приготовленные для экспертизы черепа. Совсем не страшные. Если только не думать, что всего год назад этот череп кричал "ура", а где-то в вагоне лежит принадлежащее этому черепу тело без головы.
Титановая ключица
Ольга, мать Андрея Мухаева из Тюмени, получила похоронку. Сын ее Андрей Мухаев служил танкистом. Сгорел в танке, но никто не мог сказать толком когда, где и при каких обстоятельствах.
Ольга начала искать. Ездила по разным воинским частям, расспрашивала русских и чеченцев. Узнала номер танка и день, когда этот танк был подбит. Ей уже должны были сказать точно где. Но тут Ольгу ранили в голову. Четыре месяца она пролежала в больнице. Ей сделали трепанацию черепа. Вышла инвалидом второй группы, снова поехала в Чечню и узнала, наконец, что сын ее погиб в Грозном в Микрорайоне и тело его было доставлено в Ростов.
У Андрея Мухаева была очень хорошая особая примета. В детстве он занимался спортом, получил травму, и врачи поставили ему титановую ключицу.
— Ищите,— сказала Ольга полковнику Щербакову,— мальчика с титановой ключицей. Он сгорел в танке. В Микрорайоне. Во время штурма.
И полковник Щербаков стал искать. Только не мальчика с титановой ключицей, потому что от людей, сгоревших в танке, не остается ключиц. Ни рук не остается, ни ног, ни голов, ни ребер — только кусок угля. И полковник Щербаков нашел два черных угольных чурбачка, извлеченных из танка в Микрорайоне. Один из них был Андреем Мухаевым. Но для того, чтобы определить, какой именно, надо было сделать генетическую экспертизу. А делают ее только в Москве и стоит она десять миллионов рублей.
К тому времени Ольга продала уже все, что можно было продать и взяла у добрых людей столько денег в долг, что не вернуть уже теперь до конца жизни. А тут еще двадцать миллионов. Экспертизы-то нужно делать две. Ольга опять поехала в Тюмень. Обратилась в мэрию. Мэрия, поднатужившись, выдала Ольге двадцать миллионов, и Ольга сделала экспертизу. И нашла сына.
Просто потому, что так надо. И вовсе не для того, чтобы всякий военный чин, включая верховного главнокомандующего, отдавая приказ об очередном наступлении, не смел забывать, что посылает на смерть не абстрактную боевую единицу, а Андрюшу Мухаева, мальчика с титановой ключицей, который в детстве занимался спортом, и упал однажды, и больно ушибся.
Ольге выдали деревянный гроб из неструганых досок. Две простыни и солдатскую форму. Вместе с Ольгой забирать Андрюшу Мухаева из поезда мертвецов пошла Валентина Демьяновна Коюкова. Потому что все матери, приезжающие в Ростов на опознание, уже год останавливаются у нее.
По дороге в лабораторию женщины купили пару носков. Разложили в гробу гимнастерку, штаны и синюю солдатскую майку. И стали ждать.
Когда санитары вынесли Андрюшу Мухаева, весил он почти столько же, сколько весил, когда родился,— четыре килограмма. И такая же была прицеплена к нему клеенчатая бирка с номером.
Валентина Демьяновна Коюкова запеленала Андрюшу в майку, положила внутрь гимнастерки. Все сама, потому что Ольга потеряла сознание. И Андрюша уехал домой.
Их еще сорок шесть лежит таких угольных чурбачков при температуре минус пятнадцать градусов в белых вагонах на запасных путях в городе Ростове-на-Дону. Эксперты между собой называют их — пепел. 460 миллионов нужно, чтобы опознать их.
Слово офицера
С января 95-го ищут своих пропавших детей Ольга Морозова из Саратовской области, Лидия Белоус из Дудинки, Наталья Бабарыкина из Кемерово, Светлана Царегородцева и Роза Халишкова из Кабарды. Ищут и не могут найти.
А отец солдата Горбаня поехал в Чечню искать сына и погиб. И пришлось матери солдата Горбаня сначала забирать из Шатоя мужа, а потом из Ростова — сына.
А месяц назад командующий Северокавказского военного округа генерал-майор Виктор Казанцев объявил вдруг, что все тела из стоящих в Ростове вагонов будут захоронены в безымянных могилах под номерами.
Полковник Щербаков злится, когда я спрашиваю об этом.
— Глупости! Глупости или провокация! Не подумали тыковкой-маковкой. Забыли, что головы нужны не только фуражку носить. Запутали командующего и заставили озвучить решение, которого никто не принимал.
— Кто запутал? — спрашиваю.
— Не могу сказать,— отвечает Щербаков. — Они скрываются за документами с грифом "для служебного пользования". Командующий из тех генералов, которые не прячут своих сыновей в тылу. Сын командующего получил в Чечне пулевое ранение в позвоночник. Скажите, мог бы такой отец приказать захоронить неопознанные останки?
Я не знаю, что ответить. Солдатские матери говорили мне, что есть в Москве "Военно-мемориальная компания", которой выгодно получить заказ на захоронение неизвестных солдат, как любой коммерческой фирме выгодно получить государственный заказ.
Начальник пресс-службы Северокавказского военного округа полковник Фирсов говорил мне, что решение о захоронении принимается в Москве. И еще я своими ушами слышал, как командующий сказал на пресс-конференции: "Конкретно будут определены место, сроки, кто, как... и где произойдет захоронение."
— Так будет захоронение или нет? — спрашиваю я полковника Щербакова.
— Никаких захоронений, пока полностью не истощатся экспертные возможности,— отвечает полковник,— не будет.
Слово офицера.
Сон Долбоноса
Полтора года назад к Валентине Демьяновне Коюковой приехал из Кузбасса Петр Долбонос, отец пропавшего без вести солдата. Валентина Демьяновна, как и всем приезжавшим, отвела ему место в гостиной на диване, а на следующее утро накормила завтраком и повезла к полковнику Щербакову в лабораторию.
Стояло лето. Мальчишки сидели на тутовых деревьях, и губы у них от шелковицы были черные. У железных ворот с красными звездами стоял часовой, чтобы не подпускать мальчишек к поезду. Впрочем, мальчишки туда и не стремились.
Как только Валентина Демьяновна ввела Долбоноса в кабинет к Щербакову, полковник (глаз-то наметанный) сразу попросил ассистента поставить видеопленку с изображением тела номер 161. Даже хорошо уже к тому времени знавшая Щербакова Валентина Демьяновна не могла предположить, что полковник помнит в лицо все трупы в своих вагонах. А Долбонос пробормотал, смущаясь и имея в виду сына:
— Не может быть... Он и не похож на меня даже...
Отправились смотреть видео. Сходство живого отца и мертвого сына, на взгляд Валентины Демьяновны, было разительным. Но Петр Долбонос сказал:
— Нет, мой сын молодой, а этот какой-то старый.
Полковник Щербаков заметил, что в течение последних пяти минут перед смертью солдат может постареть на 100 лет, но и это не было достаточным аргументом для Долбоноса.
Стали вспоминать особые приметы: шрам на затылке, детский перелом... Все это совпадало с особыми приметами тела номер 161.
Полковник Щербаков назначил на следующий день личное опознание. Валентина Демьяновна повела Долбоноса домой, а он все бормотал дорогой:
— Нет, не может быть, не похож...
На следующий день санитары вытащили тело из вагона-рефрижератора и положили на открытом воздухе на стол под кустом сирени. Запах был чудовищный, невыносимый. У трупа были отрезаны уши, потому что есть у чеченцев обычай отрезать уши убитых врагов в качестве трофея. Челюсть покойному никто не подвязывал, и от этого зубы его были страшно оскалены. И кожа на нем лопалась.
— Нет,— сказал Петр Долбонос.— Не похож.
Ему показывали шрам на затылке, но от все твердил:
— Не похож, не похож, не похож...
До тех пор, пока не потерял сознание и не грохнулся оземь. Потом Долбоноса привели в чувство, отволокли под руки подальше от стола и посадили на скамеечку. На видеопленке снято, как полковник Щербаков подошел к нему, обнял и долго говорил что-то на ухо. Лицо Щербакова было очень спокойным и он даже хотя и горько, но улыбался, если можно назвать улыбкой необычно мягкое выражение волчьих глаз. Я не знаю, что говорил Щербаков. И не дай Бог мне узнать.
А ночью Валентина Демьяновна проснулась от крика. Часы показывали половину пятого. Наскоро накинув халат, она выскочила из спальни.
Петру Долбоносу приснился сон. Будто стоит он на стадионе, а вокруг по тартановым дорожкам бегут солдаты в рваной полевой форме. И сын его бежит среди них. Останавливается, подходит, смотрит в глаза и говорит:
— Папа, это я... Что же ты не узнаешь меня? Когда же нас всех заберут отсюда?
Валентина Демьяновна присела к Долбоносу на диван, обняла, стала гладить его по голове и приговаривать:
— Что случилось, Петя? Что случилось?
А отец солдата Петр Долбонос все плакал и плакал, плакал и бормотал:
— Это он, Демьяновна... Это он...
Слова утешения
Дым от сигарет "Наша марка" пахнет сеном. Военный такой запах, как будто жгли хлеб. Я сижу в кабинете начальника 124-й судебно-медицинской лаборатории полковника Владимира Владимировича Щербакова и спрашиваю: когда же?.. Когда их всех заберут отсюда? Когда будут опознаны и похоронены все погибшие в Чечне солдаты?
Владимир Владимирович курит одну за одной, пьет кофе и говорит:
— Всех опознать нельзя. По нормам Минздрава. Если удастся установить имена 86 процентов, я свой долг эксперта буду считать выполненным.
За три года через лабораторию Щербакова прошло больше тысячи трупов. И он помнит в лицо тех, у которых есть лицо. И не сошел с ума. И ни разу не попросился в отставку.
Даже при самом благоприятном стечении обстоятельств 14 процентов этих трупов не будут опознаны никогда. 140 человек, 140 солдат придется волей-неволей хоронить в безымянных могилах под номером. Но и это еще не конец. Новые трупы все везут и везут в Ростов из холодильников Моздока "черными тюльпанами".
И я не знаю слов утешения. Мне кажется, что Владимир Владимирович Щербаков знает. Знает, но не говорит. Никому, кроме тех, кто завтра будет хоронить детей.
ВАЛЕРИЙ ПАНЮШКИН
458 погибших в Чечне солдат все еще лежат в Ростове-на-Дону безымянными. А их все везут и везут из холодильников Моздока
Командующий Северокавказского военного округа генерал-майор Виктор Казанцев недавно объявил, что все тела из стоящих в Ростове вагонов будут захоронены в безымянных могилах