Александр Минкин заявил, что уходит из политической журналистики, потому что ему "надоело заниматься всякой дрянью". Как выяснила специальный корреспондент ИД Ъ Наталия Геворкян, Минкин правда уходит. Но любимого дела бросать отнюдь не собирается.
— Допускаю, что человек может принять решение в одночасье. Но еще пару недель назад я видела на вечере "Новой газеты" восторг публики в твой адрес. А с этим как?
— Мне сказали однажды: ты стал наркоманом. Эти письма, читательские симпатии — конечно, это самая большая награда...
— У театрального критика такой славы не будет.
— Не будет. Меня это огорчает. Но они должны... Нет, ничего они не должны. И я ничего не должен. Жизнь одна. Я не нанимался всю жизнь тратить на то, чтобы описывать гнусности. Я становлюсь старше. У меня маленький сын. Мысль о том, какое я имею право судить людей, меня посещает. Вот я беспощадно кого-то прикладываю. А я же не ангел. Ангелов здесь нет. Они все — там.
— Это решение как-то связано с последними публикациями о Чубайсе и о "союзе писателей"?
— Столько грязи вылилось на меня сейчас, после этого скандала с книгой о приватизации. Почему-то так не реагировали, когда я писал о Ельцине или Грачеве. А ведь писал круче — что они военные преступники. Что такое 90 тысяч долларов? Чепуха, в сравнении с 90 тысячами убитых в Чечне. И решение уйти из этой журналистики, кстати, тоже созрело раньше — еще перед президентскими выборами. Тогда, в мае, я написал статью "Выбери президента для себя". Меня все достало, и особенно всепримиряющее письмо тринадцати банкиров. Никто не захотел печатать, кроме "Новой газеты". Я перешел сюда. Тираж у газеты тогда был 17 тысяч. Сейчас — более 600 тысяч, и в Москве за 160 тысяч уже перевалило. За полтора года.
— Куда же ты спрячешься от той информации, которую тебе будут приносить и дальше? Кстати, тебе важно, кто конкретно ее приносит и какие мотивы им руководят?
— Информацию почти всегда приносит человек нехороший. Обиженный, обманутый, обделенный. Ошибаешься, если думаешь, что это всегда богатенький Березовский. Очень часто это нищий человек. Следователь прокуратуры, скажем, или МВД, который вел дело, нарыл факты, а ему приказывают дело закрыть. И он в ярости. Так было с закрытым делом по Станкевичу, с делом по АНТу.
— Но не странно ли: накануне президентских выборов ты принимаешь решение больше во все эти грязные игры не играть и именно в интервале между выборами и нынешним днем публикуешь самые шумные свои материалы и оказываешься в самой гуще политических игр. В том числе и с подачи "богатеньких" и влиятельных людей. Ты анализировал, зачем им понадобился ты сам, утечка, публикации, радиоэфиры?
— Если я ругаю Чубайса вопреки интересам богатеньких — мы с тобой об этом уже говорили, так было, когда я напечатал заметку о неуплаченных налогах Чубайса,— то почему бы мне его не ругать независимо от того, совпадает это с какими-то интересами богатенького или нет. Это должно совпадать с моими взглядами. Но тот факт, что мои последние публикации о писательской истории совпали с интересами определенной группы людей, вызывал у меня глубокое отвращение. Конечно, я понимал, что это будет в интересах Гусинского и Березовского. А что делать? Вот скажи.
— Я бы постаралась выслушать обе стороны, то есть и Чубайса тоже. Я тебя как-то спросила. Ты дружишь с Явлинским. Если тебе принесут компромат на него, ты напечатаешь? Ты ответил: да, но я позвоню Грише и выслушаю его позицию. А Чубайс?
— Чубайс — мой идейный противник, мой личный. Давно. Не только в последние два года. И он, и Гайдар, с моей точки зрения, виноваты в том, что — сознательно или нет, по глупости или по другим причинам — погубили колоссальный энтузиазм 91-го года. Они его просто профукали. А на таком энтузиазме некоторые страны совершали удивительные рывки. Уничтоженная Германия, уничтоженная Япония...
— Менее всего рассчитывала, что разговор повернется в эту сторону. Но если уж ты заговорил о стране. Если при этих распрях в верхах, нехватке денег, голодных шахтерах и учителях, больном президенте и подвешенном правительстве наша лодка перевернется, то не будут ли в этом отчасти виноваты и журналисты?
— Ну что я, устрою гражданскую войну? Переворот? Мои статьи не дают им ничего. А вот если я уступлю коммунистам или газете "Советская Россия" это все делать — вот тогда мы даем им шанс. Если правда о наших чиновниках будет появляться исключительно в газетах Зюганова, то нам конец. И если на эти газеты никто не обращает внимания, то это потому, что информация есть у Минкина, есть в "МК", есть в "Известиях" — где угодно.
— Давай посмотрим на ситуацию с другой стороны. Ты выступил против Чубайса, что в случае с "союзом писателей" отвечало интересам его главных оппонентов. Но не исключено, что через три года они снова сядут за общий стол.
— Да через три месяца! Конечно, договорятся. Я уверен, что таких людей связывают или разъединяют только общий враг и интересы. Вообрази себе, что у нас все спокойно и нету этой всей возни. Могу предположить, что очень скоро Березовский с Гусинским перегрызутся, потому что кнопок две — ОРТ и НТВ, а зритель один. И будет вражда, конкуренция, которая может иметь любой исход.
— Так стоит ли участвовать в их играх? Ты себя не чувствуешь марионеткой?
— Нет, ничего подобного. Есть формула Антигоны. Это мой девиз уже много лет. Антигона хотела похоронить брата, чей труп оставили на съедение воронам, запретив под угрозой смерти кому-либо его хоронить. Царь Фив Креон говорит ей: я не могут отменить свой приказ — не ходи, тебя убьют, там солдаты. Но Антигона ничего не может с собой поделать, она должна похоронить брата. Формула такая: делай, что должен, пусть будет, что будет.
— Пока мы распоряжаемся только собственной жизнью, такая формула приемлема. Но речь идет о стране, которую Чубайс, возможно, мог бы вытащить на какой-то иной уровень.
— Я могу заблуждаться. До сих пор я заблуждался насчет одного политического деятеля. Догадалась? Да, Лебедь. Я считал его умным и честным. И я просто видел, как ему катит в руки страна. Жесткий, умный, справедливый... А оказалось — ужасно! Я предпочитаю молчать, чем врать. Говорю тебе совершенно честно: если в оставшиеся мне дни Чубайс убедит меня — действиями! — что выводит страну из кризиса, я буду неимоверно счастлив написать, как же я был не прав, что ему мешал.
— Боюсь, что в оставшиеся ему дни он уже никого ни в чем не успеет убедить. Почему же все-таки ты не застраховался от всех последовавших в твой адрес упреков и не позвонил Чубайсу, получив информацию о гонорарах?
— Все говорят, что надо выслушать две стороны. Но это плохо. Ты попадаешься на этом.
— В каком смысле?
— А вот если бы я, получив всю информацию о Чубайсе, пошел к нему проверять, я бы попал в западню, которая называется обязательства. Я тебе сейчас не про Чубайса расскажу. В 92-м, 93-м и даже в начале 94-го года журналисты повадились ездить к Дудаеву. Прилетал сюда самолет из Грозного, загружал 50 или 100 журналистов. Они летели туда, пили-ели, катались по горам и выслушивали обязательно двухчасовую речь Дудаева о светлом будущем Чечни. Я ни разу не ездил, хотя мне предлагали персональный самолет. А потом началась война. И я так обрадовался, что не ездил к Дудаеву и что никто не скажет обо мне: конечно, летал туда, ел-пил, а теперь пишет против войны в Чечне. Сев за стол, поехав в гости, ты попадаешь в ловушку. Ты уже не можешь плохо писать о человеке.
— Конечно, если ставить перед собой задачу написать плохо. Но все же стоит задача написать объективно.
— Вот я и выслушаю вторую сторону в суде. К тому же у этой второй стороны достаточно возможностей объяснить людям, что я не прав. О суде напишу. Я доиграю до конца какие-то ситуации, а ничего нового в этом плане не хочу. Ты думаешь, мне не предлагают? Звонят по телефону, рассказывают, что Ельцин купил две яхты. А я только и думаю, как бы побыстрее и повежливее закончить разговор. Да, взять и уйти в тень очень тяжело. Но у меня были тяжелейшие последние четыре месяца. В силу личных обстоятельств. Я что-то про себя понял за эти четыре месяца. Я очень уязвим.
— Почему?
— Помнишь "Всю королевскую рать"? "Ищите, обязательно что-нибудь есть!" Я уязвим, но я знаю, что делал и чего не делал. Про себя каждый все знает. Я ухожу не поэтому. Просто есть вещи куда более важные, чем Чубайс, Коржаков и прочее.
— "Моцарт и Сальери", например? Хорошая публикация.
— Единственное, что за последнее время писал с удовольствием.
— Писал или диктовал? Знаю, что ты диктуешь заметки.
— О политике диктую, а то, что с удовольствием, пишу ручкой. Послушай. Мне надоело заниматься всякой дрянью — раз! Надоело слушать, что тебя используют,— два! Надоело слушать оскорбления в свой адрес. Юрий Любимов на днях пригласил меня в худсовет театра на Таганке. Это большая честь. Я пришел и вынужден был выслушать нелицеприятные реплики в свой адрес из уст Борового и Новодворской. Повернулся и ушел. Ну что? Новодворская защищена своим полом. Писать о Боровом я не могу потому же, почему Пеле не может играть в футбол с инвалидом.
— Что будешь писать?
— Книгу под название "Письмо сыну в чужую страну", потому что, когда он вырастет, это уже будет другая страна — не та, в которой жил его отец. И Трифонова придется переводить.
— А если бы тебе принесли что-нибудь сногсшибательное на..?
— ...Березовского, например. Я бы наплевал на то, что завязал, и напечатал бы.