Свиридов казался несовременным, во всяком случае, его никогда не упоминали в привычном списке современных русских композиторов. И только в последние годы, когда рассыпались в пыль все официальные советские структуры, службе в которых он отдавал столько времени и сил, многие стали замечать: главный композитор вовсе не такой народный, как принято было считать.
Патриарх в докторской мантии
Георгий Свиридов почти на десятилетие пережил советскую музыку. Последний представитель "большого стиля", он сохранил этому стилю верность в сумбурные 60-90 годы. Музыка Свиридова имела многочисленных поклонников и никогда не обманывала их ожидания. С уходом музыканта, именуемого теперь "патриархом и последним русским классиком", понимаешь, что со Свиридовым кончилась эпоха советских самородков, новых ломоносовых и распутиных, умевших подчинить свой талант своим амбициям, но не утратить его.
Два года назад страна с помпой праздновала юбилей Георгия Свиридова. Пришедшие на правительственный — с Черномырдиным и патриархом — концерт удивленно отмечали, что забытого в годы перестройки композитора встречали и провожали овациями.
А незадолго до этого на церемонии европейского образца в Петербургском гуманитарном университете профсоюзов 80-летний композитор принял из рук академика Лихачева почетную докторскую мантию. В благодарность за общественное признание его вклада в мировую музыкальную культуру он сказал только: "Если наш народ собьется со своего пути, он станет беспутным народом". И предоставил слушателям решить, что это — старческая скороговорка или духовное завещание национального гения.
Сын своего отца
Свиридов родился в 1915 году в курской глубинке (г. Фатеж) и всю жизнь патриархально, почти религиозно пестовал свое большевистско-крестьянское происхождение, справедливо полагая частью такового и свой талант. Один из давних его собеседников рассказал: уже в бытность на руководящем посту в Союзе композиторов СССР Свиридов однажды с мистическим страхом признался, что отголоски всех своих сочинений впервые услышал в раннем детстве. В церкви.
Принявший это сообщение Мастера за исповедь, собеседник долго хранил ее в сердце и лишь спустя десятилетия позволил себе поделиться услышанным. Выяснилось, что мысль, преподносимую им как самую сокровенную, Свиридов внушал многим. Люди до сих пор наивно и охотно ею делятся.
После переезда в Ленинград в середине 30-х Свиридов, как и прежде, носил крест. В партию вступать не собирался и не вступил. И вообще избегал любого соблазна усовершенствовать свое первородно-народное благоприобретенным.
Сегодня каждый студент музучилища с удовольствием напоет по крайней мере три из шести мелодий самого первого свиридовского цикла (на стихи Пушкина): "Роняет лес багряный свой убор", "Зимняя дорога" и "Подъезжая под Ижоры". Хронологическими спутниками этого благородного вокального опуса (1935) в нашей стране были конники-буденники и песни строящегося социализма.
Этот цикл вспомнят в 50-70-е, когда пропаганда свиридовской музыки станет государственным делом. Радио и телевидение будут охотиться за каждым свиридовским опусом, делая всеобщим достоянием его песни и хоры, благо мелодии их легко и быстро запоминались, оспаривая популярность у эстрадных и народных песен. В 70-е на "Мелодии" громадным тиражом была издана музыка к фильму "Метель". В 1978 году телевидение заклинило премьерой "Пушкинского венка", транслируемого по первому каналу и повторенного с интервалом в день по всем остальным. Последний номер сюиты "Время, вперед!" стал заставкой главной программы государственных новостей. После смерти Шостаковича в 1975 году Свиридов стал главным композитором Советского Союза. И последним.
Ученик своего учителя
Его первый опус — цикл на стихи Пушкина — был написан в 1935 году, в год поступления в Ленинградскую консерваторию. Консерваторию Свиридов окончить не успел: началась война. Диплом догнал его в 50-е годы. Ректор Ленинградской консерватории Павел Серебряков вспомнил, что Свиридов когда-то значился их студентом, и вручил без пяти минут классику заветную корочку.
Консерваторским учителем Свиридова был Дмитрий Шостакович. Зыбкая натура обманчиво юного в предвоенное пятилетие Шостаковича часто провоцировала в его ученике нечто, похожее на внутреннее несогласие (или раздражение). Их отношения напоминали строчку Саши Черного: "Ты народ, а я интеллигент". Только перевернутую зеркально: "Я народ..." Рекомендованный тем же Шостаковичем в секретари Союза композиторов, Свиридов втайне насладился навязанными им педагогу пленарными обсуждениями своих собственных опусов. Но и Шостакович принимал далеко не все работы бывшего студента.
Рядом с Шостаковичем Свиридов выглядел идейным диверсантом, отвлекавшим от глобальной проблематики великого симфониста благостной соборностью хоровой традиции Чеснокова-Гречанинова. Проблемам, перед которыми Шостакович ставил интеллектуалов, всегда признававших масштаб его мысли наперед его музыки, Свиридов противопоставил лирические картины, дивные и уютные, как коврик с оленем.
Свиридов поплатился за это репутацией идеологического аутсайдера, почвенника и русачка. Отчасти справедливо, отчасти нет. Потому что его музыка шла на ура не только в СССР, где ее легко было патриотически интерпретировать, но и, допустим, в Старом свете. В 1972 году в Лондоне во время исполнения финала "Патетической оратории" ("Светить всегда, светить везде") публика встала. Наутро газеты писали, что, с тех пор как звучали оратории Генделя, англичане столь же мощной музыки не помнят. Шостакович считал пафос этой музыки невыстраданным. Но на публичном обсуждении по привычке отозвался хвалебно, резюмируя лишь узкому кругу: к чему разводить дискуссии, все равно Ленинскую дали.
Знак неопределенного времени
Слава пришла к Свиридову в период межвластья, во второй половине 50-х. С одной стороны, у граждан СССР тогда не остыл еще страх перед Сталиным. С другой — Хрущев не купил еще того ботинка, который опробовал впоследствии как главный аргумент идеологического убеждения. Диссиденты-шестидесятники еще доучивали школьные учебники и поступали поодиночке в МГУ. А их менее пытливые однокашники, по-новому пестуя революционный идеализм, перечитывали полные собрания Маяковского, Ленина и Блока. Фольклор тогда "позволили" как некую идеологическую отдушину — вместо церкви, и экспедиции в народ стали живыми и более содержательными предшественницами лимитированной Брежневым романтики турпоходов.
В то время Свиридов писал романсы тетрадями, одну за другой. На стихи Есенина, Прокофьева, Пушкина, Твардовского, Маяковского, Блока. В 1959 году грянула "Патетическая оратория". А через пять лет после нее появились "Курские песни" — первая самоценная фольклорная вещь в современной музыке.
В 1964 году вышел "Маленький триптих" (Концерт для оркестра). В 1965 году — пастернаковская кантата "Снег идет".
Эти произведения ослепили всех свежестью и новизной. Тем же, чем притягивал обывателя входивший тогда в моду нейлон — чудо белизны, красоты и прочности.
Совершенный Свиридовым перелом в этнокультурном восприятии современной музыки никто не смог в те годы сформулировать даже приблизительно: восхищенные рецензенты пачками писали про подлинную народность и подлинное новаторство.
Можно было бы сказать, что Свиридов изобрел музыку новую: гибкую, как пластмасса, легкую, как пенопласт, и до негражданственности созерцательную. Вместе с тем физиологичную. Она тревожила. Она становилась спутником. Как метель. Потребностью. Как романс.
Классик среди классиков
Существует мнение, что в отличие от Шостаковича и Прокофьева — людей гениального таланта, но еще и гениально образованных — Свиридову было слишком сложно записать все, что рождалось у него в голове. Полагают, что Свиридов был не в состоянии инструментовать и подвергнуть доброкачественному развитию то, что Бог дарил ему в виде мелодических фабул, оставшихся в домашнем архиве. (Столкнись с этим Бетховен, всю жизнь моливший ниспослать ему мелодию, был бы венский классик счастливейшим из смертных.) Но также о Свиридове говорят, что как сочинитель он был уникален — напоминал компьютер, заряженный гармоническими последовательностями невероятной красоты, которые не умещаются ни в один из математически выверяемых музыкальных архетипов.
Опубликованная часть свиридовского наследия, по слухам, значительно меньше того, что осталось в семейном архиве. Не говоря о рукописях, утерянных в годы эвакуации и переездов.
Пока очевидно одно: слава Свиридова не требует истолкования, биография — переосмысления, а музыка — дешифровки. Свой комплекс провинциальной культуры, воспринятый им в детстве, Свиридов донес до мирового слуха в удивительной целости и сохранности.
Он был не менее современен, чем его младшие коллеги, а по языку опередил даже тех, кто считался современнее его (Шнитке, Губайдулина, Денисов). На основе городского романса и церковной культуры он на ощупь приблизился к стилю, именуемому на западе "новой простотой". Представители этого стиля — Арво Пярт, Хенрик Миколай Гурецкий, Майкл Найман, Джон Адамс — вслед за Свиридовым предпочли повторы развитию, мелодизм полифоничности, репетитивный пульс поступательному движению. А Фредрик Ржевски ввернул в поставангардистский контекст точную и фонически четкую поэзию Маяковского.
Своих зарубежных продолжателей Свиридов не знал и знать не мог. Они же так или иначе адаптировали многие его находки по ту сторону некогда железного занавеса. И слушателям их было уже неважно, придумал ли это постоянный композитор Гринуэя Майкл Найман или последний главный композитор Советского Союза.
ЕЛЕНА ЧЕРЕМНЫХ
Его музыка шла на ура не только в СССР, где ее легко было патриотически интерпретировать, но и в парижских, лондонских и токийских залах
Свои статьи Свиридов, читавший Бернса в оригинале, писал суконным, официозным языком. Но в статьях пропагандировал западную музыку, поддерживал Караманова и Шнитке
Подписи
Три кита советской музыки приветствуют делегатов IV съезда композиторов СССР. Слева направо: Г. В. Свиридов, Д. Д. Шостакович и Т. Н. Хренников
В 1940 году рядом с брутальным учеником автор шести симфоний и "Катерины Измайловой" смотрелся студентом
Музыка Свиридова сначала казалась Елене Образцовой слишком простой. Потом она ей просто уступила. И только потом полюбила