Двадцать лет тому назад в Иране победила исламская революция. Мир вздрогнул от новой угрозы. Вздрогнет ли он снова, если Россия превратится в исламское государство? С этим вопросом корреспондент "Ъ" Андрей Полонский обратился к Вали-Ахмед Садуру, одному из идеологов исламского возрождения.
Вали-Ахмед Садур, 58 лет, окончил Институт восточных языков при МГУ. С конца 80-х годов — в татарском национальном движении и Движении исламского возрождения. С 1992 по 1996 год — заведующий отделом внешних связей Исламского конгресса России, в настоящее время — вице-президент конгресса.
— Исламская Республика Иран представила своеобразную альтернативу как буржуазной, так и коммунистической модели. Отражает ли нынешняя либерализация в Иране внутренние закономерности исламского общества или проводится под давлением внешних обстоятельств?
— Конечно, современный мир взаимопроницаем, все в нем связано. Однако иранское общество развивается, скорее всего, по преимуществу исходя из своей собственной логики. Внешние факторы могут определять жизнь в молодой стране, где нет глубоких корней, богатой исторической почвы. В Иране сама революция была вызвана в первую очередь столкновением цивилизаций, несовместимых образов жизни. Она как раз показала, что нет единой модели развития в мире. Модели различны в разных цивилизациях, возможности развития определяются традиционными ценностями общества. И нынешние послабления связаны не только с естественными переменами в рамках мусульманского государства — от идеализма первых послереволюционных лет оно идет к прагматизму, необходимому для принятия повседневных решений,— но и со сложностью самой иранской культуры, полифоничной по существу. Ислам пришел отнюдь не на пустое место и, вытесняя зороастризм, находился как бы в вековом диалоге со староперсидским наследием.
— Можно ли сказать, что современное мусульманское государство имеет потенциал демократии?
— Я думаю, что демократические ресурсы в исламе есть. В мусульманском обряде нет людей, выделенных из общины верующих, нет рукоположения, нет священства. И единство во время намаза в то же время есть — единство людей, равных перед Богом. Как показывает пример мусульманских республик, как новых, так и старых, они скорее демократичны, чем либеральны, стремятся к популистской разновидности автократии, тирании в греческом значении этого термина. Это Ливия, Пакистан, Узбекистан, Азербайджан.
— В чем отличия положения личности в исламском государстве от западной модели?
— В исламе существует совершенно иное, нежели в постхристианской культуре, представление о месте человека в мире. Соответственно, и иное соотношение прав и обязанностей. Человек имеет обязанности перед Богом и общиной, уммой,— эти обязанности первичнее его прав. Западная цивилизация в XVI веке ушла от христианских норм. Ренессанс стал толчком для развития личности. Кризис современного мира свидетельствует, что личность не равна Богу, нуждается в ограничениях не меньше, чем в гарантиях. Индивидуум, освобождаясь от так называемых религиозных пут по западной модели, дошел до крайности. Мусульмане же не стали примерять на себя внутренние ограничения, ограничения для личности в ее испытаниях на свободу. Ислам сохранил свою верность традиционному Богопочитанию.
— Если обязанности важнее прав, то и власть в исламском государстве становится исполнением религиозного долга. А где гарантия, что тот или иной представитель власти будет действовать по воле Аллаха, а не по собственному произволу?
— В нормах исламского права заложено доверие к человеку. К сожалению, в истории человек часто не оправдывал оказанное ему доверие. Личная власть в период упадка усиливалась, становилась чрезмерной, ограничивающие ее правовые институты были представлены достаточно слабо. В этом контексте можно сказать, что в мусульманской традиции существует идеал государства (Держава Пророка), но не действующая модель государственной структуры.
Конечно, сейчас нельзя говорить, что следует воссоздать ранний халифат, который процветал при Пророке, мир чересчур изменился. В принципе и между современными мусульманами нет таких глубоких противоречий, которые бы неизбежно заставляли строить национальные государства и обрекали общину всех мусульман быть разделенной государственными границами. Однако реальность такова, что единого государства нет. С падением последнего халифата казалось, что исламскому миру конец, ислам на грани раскола. Однако раскола не произошло. И это позволяет надеяться, что у мусульман есть возможности для дальнейшего государственного строительства, воля к единству возобладает над инерцией распада.
— Возможна ли либерализации ислама или всякая либерализация будет воспринята как капитуляция?
— О либерализации ислама как такового говорить не приходится. Нет необходимости менять религиозную сторону бытия. Религиозная сторона бытия остается, и в этом гарантия, что мы не дойдем до тех крайностей, до которых дошло западное общество. Скорее всего, либерализация может коснуться институтов, косвенно связанных с вероучением и правовым основанием мусульманского общества.
— То есть в исламе есть возможности для расширения свободы личности, но они лежат не в сфере веры?
— В исламе есть предписания обязательные и предписания желательные. Выполняя свой долг перед Богом, часто в формах, которые европейскому сознанию представляются проявлениями средневекового фанатизма, мусульманин ограничивает зону свободного выбора. Но при этом остается множество вопросов, в которых только отдельному человеку принадлежит право окончательного решения. Их может быть больше, может быть меньше, но в любом случае свобода верующего человека будет связана с ответственностью.
— Существуют ли в современном мире мусульманские политические международные движения, ориентированные не на конфронтацию, а на диалог с западной цивилизацией?
— Я думаю, что само по себе существование организации "Исламская конференция" (крупнейшая международная организация, в которую входят все мусульманские страны.--Ъ) — это шаг навстречу Западу. Возникновение ООН — одно, возникновение халифата — совершенно другое, и когда несколько мусульманских государств принимают западную модель интеграции, объединяются как субъекты международного права, это уже свидетельствует об их готовности к диалогу.
— Однако либерального, реформаторского, открытого для сотрудничества с Западом международного течения в мусульманском мире мы не видим. Не так ли?
— Скорее всего, не видим. Однако и в рамках идеологии Хартумской конференции (конференции в Хартуме проводятся с 1992 года под эгидой суданского правительства, объединяя наиболее радикальные исламские движения, программные документы которых отражают конфронтационную версию фундаменталистского ислама.— Ъ), где провозглашается, что мусульманин — подданный только Аллаха, остается широкое поле для свободы личного выбора. Между тем мы должны задать себе вопрос: что для нас сложнее, чем выбор? И благо, что существуют сферы, где мусульманину не нужно выбирать, где он убежден в правильности своих действий.
— Иными словами, человек в исламском обществе не должен претендовать на то, чтобы самому определять свою судьбу?
— Проблема выбора --- самое сложное, что дано человеку. И первая задача государства в мусульманском восприятии — облегчить ношу. Когда люди объединяются в умму, они объединяются для того, чтоб не делать лишних шагов в отношении личного выбора.
— Тогда будет ли правильно утверждать, что стремление европейского человека самому выбирать себе судьбу с точки зрения ислама — грех?
— Можно выстроить и другую логическую цепь, более сложную. Европейский человек произвел определенные испытания, мы видели их результаты. Это дает миру ислама возможность не только воздержаться от подобных экспериментов, но и помочь Западу обрести себя, вернуться к традиционным ценностям.
— Каковы перспективы мусульманского политического движения в современной России?
— Мне кажется, что у исламской политики в России достаточно широкие перспективы. Дело даже не в том, что доля мусульманского населения постоянно растет — демографические процессы непредсказуемы, но в том, что татары, башкиры и другие исламские народы европейской России заинтересованы в российском единстве больше, чем русские. Без них российская самоидентификация невозможна.
Роль ислама в России — продолжить восточную линию в чистом виде. Пусть православные или какие-нибудь евразийцы занимаются поиском путей синтеза, а непосредственно Восток будем представлять мы.
------------------------------------------------------
"Проблема выбора — самое сложное, что дано человеку. И первая задача исламского государства — облегчить эту ношу"
"Пусть православные или какие-нибудь евразийцы занимаются поиском путей синтеза, а непосредственно Восток будем представлять мы"
------------------------------------------------------