Критическая ситуация

Приговор по делу организаторов выставки "Запретное искусство" не отличается от приговора по делу организаторов выставки "Осторожно, религия!": они признаны виновными в разжигании религиозной розни и оштрафованы. Однако восприятие процесса в обществе несколько изменилось. Как говорил Андрей Битов, мы проснулись в незнакомой стране. Кажется, все же проснулись.

Что сказать прокурору, потребовавшему для Андрея Ерофеева и Юрия Самодурова трех лет колонии-поселения? Только спасибо. Тут уж все, даже сомневающиеся и противники подсудимых, опомнились. Министр культуры Александр Авдеев не устранился по обыкновению от дискуссии, а высказался против судебного преследования обвиняемых. Марат Гельман в случае обвинительного приговора пообещал повторить "Запретное искусство" в своей галерее. Художники, ветераны нонконформизма, написали открытое письмо президенту. На митинге в поддержку кураторов наконец-то зазвучали речи о свободе совести и творчества, светском государстве и об опасности клерикализма. И звучат до сих пор. А обвиненные намерены оспорить решение суда.

Выступи прокурор помягче — и все было бы, как в прошлый раз. Когда за выставку "Осторожно, религия!" в Музее и общественном центре имени Сахарова, разгромленную православными националистами, директора Сахаровского центра Юрия Самодурова осудили и оштрафовали. Процесс и приговор были столь же абсурдны, что и сейчас: по такой логике виноватыми в еврейских погромах следует считать евреев, возбуждающих в погромщиках антисемитские чувства. Но тогда творческая интеллигенция смолчала. Немного повозмущалась, написала пару писем и тихо разошлась, приговаривая, что выставка-то была не бог весть как хороша. Как будто погром и суд — естественные формы арт-критики.

Православная общественность круга "Народного собора" и Союза православных хоругвеносцев с тех пор многому научилась. Она больше не громит выставки, выучила статью 282 УК РФ "За возбуждение ненависти либо вражды", пишет письма, требует снять работы с выставок и подает в суд. И, заметим, часто преуспевает: о ее успехах в деле цензуры как раз и говорила выставка "Запретное искусство", где были собраны работы современных классиков ранга Ильи Кабакова, отвергнутые музеями и галереями из осторожности, а точнее сказать — из трусости. Художественная общественность не научилась ничему. Как только возбудили новое дело, опять пошли разговоры: а хороша ли была выставка, а зачем было нарываться и делать ее в диссидентском Сахаровском центре, а не была ли она пиаровской акцией.

Надо отдать должное художникам: они поддержали кураторов, ходили в суд, рисовали комиксы, устраивали хеппенинги. Хотя какой хеппенинг мог сравниться с этим кафкианским процессом, на котором оскорбленные свидетели обвинения поголовно признались, что выставки не видели, а просто что-то слышали о ней. Коллеги же подсудимых потихоньку сдавали: Андрея Ерофеева, собравшего для Третьяковки отменную коллекцию современного искусства, уволили из музея, Юрия Самодурова — по собственному желанию с поста созданного им Сахаровского центра. А в защиту "Запретного искусства" все чаще раздавались голоса компромисса: дескать, это сугубо профессиональное, для широкой публики не предназначенное мероприятие, посвященное нашим внутренним музейным проблемам — цензуре, и поэтому судить его надо в узком профессиональном кругу. К мнению которого, кстати, суд не прислушался: экспертизу выставки, сделанную историком русского православия, почему-то признали более существенной, чем оценки ведущих специалистов в области современного искусства.

Нет уж, извините. Судить, хорошо это или плохо с художественной точки зрения,— дело профессионалов. Но на "Запретном искусстве" речь шла отнюдь не о цензуре по эстетическим соображениям. Речь шла о том, что музеи по политическим мотивам, боясь нападок православных националистов, за которыми чувствуют могущественную силу (вроде воскресшего в новом обличье идеологического отдела ЦК КПСС), отказывают современному искусству в его сущностном праве — быть критическим. И если исходить из критериев самого современного искусства, это был блестящий проект. Устроители "Запретного искусства" подстраховались: опальные работы спрятали за фальшстенами, рассмотреть их можно было, только подглядывая в дырочку, и повсюду висели предупреждения для несовершеннолетних и особо возбудимых граждан. Но выставка, как и современное искусство в целом, обращалась ко всем, а не к горстке профессионалов.

Что же оскорбительного было в этих произведениях? Ровным счетом ничего. У современного искусства другие задачи: не оскорбление и эпатаж, а критика общества и его проблем, в том числе и таких, как религиозный фанатизм и национализм. Кого могла оскорбить пресловутая "Икона-икра" Александра Косолапова: фотоколлаж, где в золоченом окладе вместо почерневшего от времени образа Богородицы — россыпь черной икры? Только тех, кого она критикует,— стяжателей, поклоняющихся золотому тельцу. В некотором смысле это глубоко христианское произведение. И чувства верующих никак не задевает. Если только это не те верующие, которым — вопреки закону и с помощью связей в высоких инстанциях — удалось изъять "БогоматерьТоропецкую" из Русского музея и поместить ее в храме при своем элитном коттеджном поселке. Думается, "Икона-икра" была бы там более уместна. Почему художник Косолапов, критикуя консюмеризм и общество потребления, использует религиозные символы? Потому что таков язык искусства, складывавшийся веками. Запретить современному художнику использовать изображение креста — это все равно что запретить математику использовать в формулах "x" и "y", поскольку на заборах пишут известное слово теми же знаками. А вот что в критическом искусстве пугает музеи и галереи — на этот вопрос и пытались ответить организаторы выставки.

Разумеется, говорить, что пространство искусства — это пространство условности, а значит, все, что здесь происходит, априори неподсудно, нельзя. Если в произведении искусства содержатся прямые призывы к борьбе с инородцами или иноверцами, то его можно и нужно судить как раз по статье 282. Например, если бы автор эмблемы православных хоругвеносцев — с черепами, костями и лозунгом "Православие или смерть" — выставил бы этот свой опус в музее или галерее, то его можно было бы привлечь к суду. Проблема в том, что современное искусство исповедует левые или либеральные взгляды — ксенофобия, расизм, религиозная нетерпимость и гомофобия на его территории не приветствуются. И 282-я статья ему совсем не подходит. Достаточно вспомнить, какой обструкции подвергся внутри художественного сообщества Алексей Беляев-Гинтовт, лишь заподозренный в фашистских взглядах.

Однако надо отдать должное и православным критикам современного искусства: они явно начинают его понимать и ценить. Ранее письмами с угрозами засыпали Третьяковку и Русский музей, где имеются передовые отделы новейших течений, потом взялись за модный и яркий "Винзавод", а вот Московский музей современного искусства обходили вниманием. Завистники говорили, что это они Зураба Церетели боятся. И вот, пожалуйста,— письмо в дирекцию ММСИ от общественной организации "Объединенная православная молодежь": оскорбляющие православных экспонаты (список прилагается) убрать и извиниться, а не то — засудим по 282-й статье.

Очень вовремя пришло это письмо. Дело-то не в Зурабе Церетели. Просто за последние два-три года некогда захудалый ММСИ прыгнул выше головы, перетряс постоянную экспозицию, начал делать отличные выставки — словом, стал похож на приличный музей. И его заметили. А еще говорят, что в России нет компетентной художественной критики. Вот же она — с надписью "Православие или смерть" на груди. Только что-то у нас все же не слава богу. Коль скоро самые прозорливые критики из православных хоругвеносцев, слово прокурора — единственный способ сплотить творческую интеллигенцию, и только суд способен напомнить, что смысл современного искусства в том, чтобы быть критическим.