Чабукиани покинул Кировский театр в 31 год — на пике карьеры. Утвердившись на троне премьера, триумфально поставив два балета ("Сердце гор" и "Лауренсию"), отредактировав старую "Баядерку", получив "заслугу" и Госпремию. В труппе его обожали. Но отъезду в провинциальный Тбилиси никто не удивился: "неистовому Вахтангу" было тесно в ранжированной ленинградской академии.
Чабукиани учился в частной тбилисской студии. Потанцевав пару сезонов с местной труппой, отправился в Петроград. Его путь на вершину балетной иерархии мало отличался от пути любого провинциала, приехавшего покорять столицу. Скудный быт, изнурительные "чесы" по городским кинотеатрам (три рубля за концерт), непрерывный тренаж. Вскоре Чабукиани обставил всех окрестных соперников. При этом утомительные экзерсисы не сказались на утонченной лепке мышц, а ежедневные стрессы — на психике. Чабукиани не стал фанатиком. Он тратил себя с той же беспечной щедростью, с какой был одарен природой.
Чабукиани сумел соединить диковатую пластику дягилевского премьера Вацлава Нижинского с железобетонным техницизмом, введенным в моду спортивными 1920-ми. Лучше всего ему удавались рабы, экзотические индийские воины и демократичные испанцы. Не удавались — европейские графы и принцы. Чабукиани никогда не выходил на сцену — только выбегал. На спектакле после его соло, нарушая трудовую дисциплину, аплодировали даже статисты. Именно он приучил выть и визжать чопорную питерскую публику. А надменные примадонны, глядя на него из-за кулис в ожидании собственного выхода, начинали пританцовывать на месте и нетерпеливо хлопать себя по ляжкам.
Чабукиани в 1930-е выпустили в Америку на сольные гастроли. Не где-нибудь — в Карнеги-холле. Пропагандистский характер акции был очевиден: доказать Западу, что по Невскому проспекту не бродят волки, и пролетарская Россия сберегла даже элитарный императорский балет. Проверить это сбежался весь нью-йоркский бомонд. Последний принц старой Мариинки Петр Владимиров, в свое время тщетно пытавшийся оспорить славу Нижинского, после концерта во всеуслышание объявил: имей он хоть треть таланта Чабукиани, к его ногам пал бы весь мир. После чего Чабукиани быстренько вернули домой. Однако его партнерше Татьяне Вечесловой гастроли запомнились не этим. Однажды Чабукиани пропал. Мерещилась международная провокация. Виновник переполоха появился в отеле глубокой ночью. Вручил обалдевшей Вечесловой консервный нож: "Теперь, Таня, мы больше не будем открывать банки маникюрными ножницами". Любой на его месте купил бы нож в магазине. Чабукиани выиграл его в тире, простреляв деньги подчистую.
Ему прощали все. Решив, что не заладилась верхняя поддержка, он мог запросто разжать руки — балерина грохалась с высоты его роста. Никаких истерик: его партнерши, как кошки, наловчились приземляться на ноги из любого положения. Он мог надеть трико прямо на голое тело. Вацлава Нижинского когда-то за это уволили, Рудольфу Нурееву много лет спустя — влепили выговор. На спектакле Чабукиани грозный худрук балета Агриппина Ваганова молвила "И без окуляров вижу такой букет", и только.
Он сочинял так же, как танцевал: взахлеб. Если никто не успевал запомнить комбинацию, тут же выдумывал новую. В "Сердце гор" Чабукиани научил благонравных ленинградских кавалеров танцевать воинственный кавказский хоруми. В "Лауренсии" до неузнаваемости преобразил классику дерзкими испанскими позами, изломанными ритмами, открытой экспрессивностью. А между репетициями, пока его коллеги отлеживались у стен, забавы ради нацеплял женские туфли и в полную силу проходил пуантовую вариацию Авроры. Кстати, гомосексуальные склонности ему — небывалый случай в советской практике — тоже извинили.
Отступление в Тбилиси вовсе не было простым безрассудством. Чабукиани вовремя понял, что административная возня — не для него. Для кропотливых театральных интриг он был слишком импульсивен, а для партийной дипломатии — чересчур жизнелюбив. Зато в родном Тбилиси сразу стал царем и богом. Охотно представительствовал от грузинского балета на всесоюзных смотрах. Благосклонно принимал шикарные презенты от подданных. Диктовал курс театру и балетной школе. И в лучших своих традициях мог неделями мариновать приехавшего из Ленинграда биографа. Чтобы исполнить его просьбу только в день отъезда: сплясать забытую вариацию из "Сердца гор". Прямо посреди аллеи. Так, чтобы зрители сбежались со всего парка.
ЮЛИЯ Ъ-ЯКОВЛЕВА