В разгар финансового кризиса главный кремлевский экономист, заместитель главы администрации президента Александр Лившиц, в интервью корреспонденту Ъ Вадиму Бардину признался: правительство и ЦБ сами подтолкнули кризис, увлекшись в конце прошлого года снижением ставки рефинансирования и игрой на рынке ГКО.
— Правительство эффективно действовало во время последнего обострения кризиса?
— Противоречивые высказывания официальных лиц — это одна из причин нынешнего обострения. Рынок — это животное, которое надо ежедневно кормить хорошими и правдивыми известиями. Я имею в виду не только расхождения в оценке того, что происходит, но и непонятные — для меня, по крайней мере,— заявления руководителей наших налоговых служб о перевыполнении задания по сбору налогов, когда абсолютно всем известно, что с налогами дело обстоит неудовлетворительно. Задание для сборщика налогов может быть только одним — это сам закон о бюджете. Если Минфин устанавливает им так называемое бюджетное задание, которое составляло порядка 60% бюджетных поступлений по закону, и это задание не выполняют, а говорят: "мы близки" к выполнению или даже перевыполнению, то реакция инвестора однозначна — или эти люди не понимают, что происходит, или они говорят неправду. Правда же не только более прилична, чем неправда,— она экономически эффективна. Пусть она будет неприятна, но инвестор отреагирует на неприятную правду доходностью, а на приятную ложь — уходом. К публичным высказываниям нужно относиться очень взвешенно.
Вот живой пример. Я прилетел из Бирмингема и в понедельник, 18 мая, проводил пресс-конференцию. Потом меня зажали журналисты: "Будут повышать ставку рефинансирования?" Принципиальное решение о повышении ставки было принято в воскресенье, я о нем, естественно, знал. У меня для ответа были такие варианты. Первый: да, будут повышать. Но я не мог об этом заявлять до Сергея Дубинина. Второй: нет, не будут. Так сказать я тоже не мог, моя репутация мне дорога. Я нашел третий вариант и сказал чистую правду: вопрос о ставке рефинансирования уже не обсуждается. Люди сделали вывод, что повышать не будут. Не поняли.
— Как можно поднять ставку рефинансирования, чтобы не спровоцировать новый кризис?
— Трудно сказать. Ставка ставкой, а средневзвешенная доходность на конец мая была на уровне осени 1996 года. Произошел откат почти на два года. Такова цена стабильного рубля. Что же касается ставки рефинансирования, это инструмент долгосрочного регулирования, и причин для ее снижения в ближайшее время я не вижу. Я прекрасно понимаю, что такое перспективы роста, но в случае дестабилизации финансовой системы мы еще больше отойдем назад.
— Из ваших слов следует, что, несмотря на свою радикальность, правительство отнюдь не собирается менять курс. Но есть и иные прогнозы: грядет так называемая мобилизационная экономика...
— У меня на столе лежит доклад со сценарием экономической политики, о котором вы говорите. Но что такое мобилизация посредством, например, частичной ренационализации естественных монополий? Как это сделать? Выкупить — это что-то невероятное, конфисковать — вообще запредельное. Но даже если это сделать как-то удастся, ну получим мы государственный "Газпром", и что, все проблемы будут решены?
— Может быть, сторонники "мобилизационной экономики" надеются на то, что станет меньше офшоров?
— Для этого государственный "Газпром" опять не нужен. Не могу не вспомнить Бирмингем. Там было решено усилить контроль за офшорными территориями. Причем солировал отнюдь не президент Ельцин. В 1999 году в формате G8 пройдет министерская встреча по борьбе с преступностью, где будут рассматриваться вопросы и по офшорам.
— Вернемся из Бирмингема в Россию — к нашим шахтерам. Как решить их проблемы?
— Решение не в том, чтобы отдать зарплату. От государства требуется решить проблему косвенной федеральной задолженности — вот принципиальнейший вопрос. И в период шахтерских забастовок платежи пошли: вы не поверите, но даже Минобороны заплатило не менее 200 млн рублей за потребленную электроэнергию, с тем чтобы энергетики перечислили эти деньги шахтам. Прежде всего нужно наладить расчеты, решить проблему посредников. Дальше возникают металлурги, потребляющие коксующиеся угли. Они должны платить, а для этого экспортировать свою продукцию — это новый узел проблем.
В теме шахтеров есть еще один поворот: то, что происходило на железных дорогах, повториться больше не должно. Независимо от того, кто посягает на железные дороги и по каким именно причинам.
— На основании вашей информации президент оценивает действия правительства и ЦБ. А как вы их сами оцениваете?
— Беспокоит главным образом одно. Осенью прошлого года ЦБ стал ключевым игроком на рынке ГКО. Я понимаю прежнее правительство, я понимаю, что значит выйти на уровень доходности 17-20%: остается продержать эту доходность несколько месяцев — и дорога в рай открыта. Но оказалось, что достаточно объективных оснований для подобных ожиданий и для подобной политики не было. Я имею в виду ситуацию с бюджетом, события в Азии. Мне приходилось участвовать в дискуссиях, где наше предложение состояло в том, чтобы отступить, учесть в полном объеме риски, постепенно вывести ресурсы ЦБ с рынка ГКО, ограничиться только политикой валютного курса. Что касается нерезидентов, Рубикон перейден: подписана статья 8 устава МВФ — любые изменения в сторону ужесточения для них режима чреваты большими неприятностями. К тому же мы заинтересованы в размещении длинных бумаг за границей. Нужны стабилизационные резервы Минфина для эффективного управления долгом, чтобы на рынке тебя не могли прижать к стене.
— Чтобы делать самостоятельные оценки, вы должны иметь свои каналы поступления информации от крупнейших фигур нашей экономики. Вы контактируете с олигархами?
— Я противник создания формализованных советов, заседаний под протокол. Неформальные механизмы существуют; в течение месяца-двух я, как правило, вижусь со всеми, кого вы называете олигархами. С каждым, естественно, по отдельности, слежу за тем, чтобы они не столкнулись в коридоре. Есть информационные мосты не только с банкирами, но и с промышленниками. Меня включили в состав директоров РАО ЕЭС, еще кое-куда собираются избрать. Кроме того, мы имеем текущую оперативную информацию из всех фискальных ведомств. Руку на пульсе пока держать удается.
— Какой у вас аппарат?
— У меня управление, в котором работает 20 человек. Немного, и сокращать их пока не собираются.
— Как вы строите отношения с Белым домом?
— Есть формальная сторона, и есть неформальная. Очень важна неформальная. Мы знакомы много лет с теми, кто работает в правительстве. Но всегда находились желающие нас развести.
— И развести вас с Чубайсом все-таки удалось?
— Нет. Я обсуждаю с Чубайсом проблемы РАО ЕЭС довольно подробно и исключительно конструктивно. В самых сложных для Чубайса ситуациях, когда я ему звонил и говорил, что, скажем, в таком-то проекте постановления или указа лучше такой-то пункт снять, никогда проблем не возникало. И наоборот. Когда даже такую плотину, как Чубайс, кому-то удавалось пробить, он звонил и говорил: кроме тебя, никого нет, кто бы не допустил эту гадость. У нас все получалось.
Сложность моего положения в том, что я до сих пор не принадлежу ни к какой группировке. Я не убежден, что это правильно. Все, что бы мы ни сделали, всегда находится на пересечении интересов. Следовательно, любое действие из самых благих побуждений вызывает у одной группы подозрения в том, что это делается в интересах другой. Таким образом, беспристрастная позиция не приносит лавров. Но я со своей позиции сворачивать не стану.
— Как изменился формальный механизм взаимодействия Белого дома со Старой площадью?
— Раньше президент получал весь перечень документов, которые готовит правительство, и выбирал те, с которыми хотел познакомиться. Есть его конституционные полномочия, в рамках которых он обязательно знакомился с некоторыми документами — по национальной безопасности, экспорту оружия и т. п., но в принципе он мог выбрать любые. Потом к нему поступали уже тексты подготовленных проектов документов. Эти документы мы читали и сообщали президенту, что мы по этому поводу думаем. Иногда он соглашался с нашими предложениями, иногда нет. Процедура была громоздкой, но она все же повышала качество принимаемых решений. Вы не назовете ни одного скандального постановления (по содержанию, а не по последствиям). В "Связьинвесте", например, дело ведь в последствиях...
— Неужели их нельзя было избежать?
— Конечно, постановление можно было сделать лучше. Но все равно ни одно постановление не было оспорено в суде. И второе. Никто в правительстве не назовет вам постановление, которое вернулось бы на доработку по любым иным мотивам, кроме интересов дела. Так было. При этом правительство не только теряло в оперативности действий. Происходила утрата ответственности.
Сейчас появилась новая система. Президенту в обязательном порядке без предварительного направления перечня направляются тексты документов, относящихся к его конституционным прерогативам. Все остальные документы направляются нам, мы вправе запросить любой документ. Заключение или его отсутствие формально не влияет на выход документа. Реально же переговоры по текстам, по идеям документов остались. Пока у нас, экономистов, претензий по существу к вышедшим правительственным документам нет.
— А как у вас складываются отношения с главой государственно-правового управления Русланом Ореховым?
— Раньше подход был такой: сначала Орехов смотрит документы, потом Лившиц. Руслан Геннадиевич сейчас читает документы уже после их выхода, следит за их правовой чистотой, и, как я знаю, пока проектов указов по отмене правительственных постановлений из-за того, что они нарушают законодательство, нет. Предварительно с Ореховым согласовывается то, что относится к непосредственной компетенции президента. Новый механизм никаких трений не вызвал. Я хотел бы подчеркнуть: старый механизм, новый механизм — все это не имеет никакого отношения к перетеканию власти. Власти мне достаточно.
В течение месяца-двух я вижусь со всеми, кого вы называете олигархами. С каждым, естественно, по отдельности, слежу за тем, чтобы они не столкнулись в коридоре