Третьего августа в гамбургской клинике Оппендорф закончился земной путь российского композитора Альфреда Шнитке. Завершилась целая эпоха нашей духовной жизни, о конце которой говорили поздние произведения Шнитке, рожденные в героическом противостоянии смертельной болезни, неподвижности и немоте. Самое последнее из них — Девятую симфонию мы впервые услышали месяц назад, на церемонии вручения Шнитке международной премии "Слава-Gloria".
В конце шестидесятых, в семидесятые и восьмидесятые каждое произведение Альфреда Шнитке переживалось как жизненно важное событие. Круг приобщенных к его музыке неуклонно рос, и вот уже на премьере "Истории доктора Иоганна Фауста" поклонников не смогли остановить даже милицейские кордоны, а на авторском вечере Шнитке в Доме композиторов и вовсе была снесена входная дверь. Что же питало этот ныне прочно забытый энтузиазм? Конечно, аромат запретного плода, ощущение внутренней оппозиции официозу безнадежно секретарской музыки. Но не только. На премьеры Шнитке влекла потребность что-то узнать о себе и своем времени.
Шнитке был ярчайшим воплощением художника-пророка, проповедника. Его не зря сравнивали с Достоевским, а в отечественной музыке справедливо полагали законным наследником Шостаковича. Но экзистенциальная напряженность, лирическая речь от первого лица — это еще не весь Шнитке. Его творчество панорамно, в нем сосуществуют множественные, несоединимые миры, живущие по собственным законам, но волей художника чудесным образом сошедшиеся в огромном пространстве симфонических полотен. Апокалиптическая стереофония Первой симфонии, могучий звуковой собор Второй симфонии-мессы, бесстыдство зла и ученая изощренность в кантате о Фаусте, и акафист Богоматери, и ностальгическая рождественская сказка... Во всем этом был еще и блеск артистизма, профессионального изобретения — то, что придавало концепциям Шнитке остроту, непредсказуемость интеллектуального сюрприза. Шнитке казался неистощимым, интенсивность его творчества в лучшие годы внушала почти что страх. Он спешил, словно предчувствуя отпущенный ему срок.
Лишь горечь может вызывать на глазах рождающийся миф о гармоничном существовании Шнитке в лоне официальной советской культуры. Скоро забудут словарь тех лет, все эти "отменили", "сняли", "запретили". И хорошо, что забудут. Но напомним только один факт: на премьеру собственного сочинения за рубежом Шнитке впервые допустили, и то чудом, когда ему было уже 43. До первого инсульта оставалось восемь лет.