Десять лет назад я сочинил маленькую повесть и назвал ее "Невозвращенец". Сочинение имело хорошую судьбу и, говоря прямо, сделало судьбу мне. Объяснение этому было в одном: почти все прочли там описание ближайшего будущего перестраивающейся страны. Распад, гражданские и этнические войны, перевороты и попытки установления диктатуры под именем демократии, нищета всех и жалко-пародийное богатство единиц, ночные автоматные очереди в Москве и отрубание голов истинными воинами ислама неверным... Временем действия я назначил осень 1993 года.
История вопроса и сам вопрос
Целью сочинения было сведение счетов с Комитетом государственной безопасности.
Дело в том, что как раз перед этим, под свежие ветры перемен, под грохот перестройки и под признания генсека в любви к общечеловеческим ценностям, меня пытались завербовать в осведомители этого глубоко отвратительного мне учреждения. Я честно и довольно злобно предупредил вербовщиков, что изображу их в гадком виде в ближайшем сочинении, что и сделал.
Повесть через год опубликовал один из самых смелых редакторов того смелого времени Константин Щербаков в его журнале "Искусство кино".
Героем я сделал бегущего от гэбэшной вербовки советского как бы интеллигента — обычного нашего человека, испытывающего такой ужас перед конторой глубокого бурения и такое отвращение к ней, что он готов перепрыгнуть через время (повесть-то фантастическая) прямиком в войну и разруху, лишь бы не попасть в стукачи. Впрочем, неистребимые дзержинцы достают его и там, но "здесь я их совсем не боялся. Здесь я привык и в случае опасности успевал лечь и прижаться к земле" — так заканчивает герой свой рассказ о новой жизни, из которой, от всех ее ужасов, он ни за что не желает возвращаться в советское спокойствие, с гэбухой и прочими сопутствующими уверенности в завтрашнем дне прелестями. Невозвращенец.
И прошло пять лет с того времени, как я поставил точку после процитированной фразы.
И осенью девяносто третьего в центре Москвы защитники демократии лупили из танковых пушек, так что в моем доме пели стекла, а в Останкине генерал, матершинник и страдалец за народ, вел озверелую толпу на погром сионистского телевидения, где работали мои друзья.
И задал тогда я себе вопрос: может, и герой, и автор — безответственные идиоты, выбравшие такую свободу?
И до этого, и потом задавал себе этот вопрос бессчетное количество раз. В Карабахе. В Молдавии. В Чечне. Глядя на нищих стариков. На бандитов. На депутатов. На всероссийского масштаба наперсточников и кидал. На президентов. На деятелей освобожденной культуры. На газетные страницы и телевизионный экран. И так далее.
И еще прошло пять лет.
В последний — ох, боюсь, что еще далеко не в последний,— раз задал я этот вопрос, глядя на приличную пожилую даму, отчаянно тычущую одну за другой три пластиковые карточки в банкомат, где нагло светилась "неисправность аппаратуры". "Что ж делать,— повторяла вмиг обнищавшая женщина, еще только что вполне встроенная в жизнь, судя по трем-то карточкам,— мне ж сейчас в больницу ехать..."
И правда — что ж делать?
Вот ты когда-то накаркал, сказали мне мои друзья и коллеги, ты и придумай что-нибудь... Ну, не что делать, конечно, не Чернышевский, и не кто виноват, это и так ясно, а хотя бы просто — что же это такое и что может быть?
Уже давно досадуя на утвердившееся после "Невозвращенца" амплуа политической гадалки, я долго отбивался и даже с криком...
Но потом понял — да мне и самому хочется высказаться.
Обстоятельства времени и места
Есть старый одесский анекдот:
— Слушайте, как вы живете на сто двадцать рублей?
— Таки плохо.
Как мы можем жить в стране, в которой семьдесят с лишним лет назад:
— началось с грабежа и массовых убийств в семнадцатом и продолжалось в последующих;
— все, что впоследствии строили, от электростанций до ракет, строили зэки и просто нищие, все под конвоем, и при том не осознававшие ни своей неволи, ни нищеты, поскольку никакой другой жизни никогда не знали;
— каждый, в ком генетически сохранилась энергия предприимчивости, неизбежно ощущал себя преступником и постепенно преступником и становился, с соответствующей психологией и представлениями о жизни;
— поскольку они были и наиболее влиятельными в обществе людьми, то их психология и представления распространялись все шире;
— и наконец, всем этим людям, потенциальным и состоявшимся преступникам, их абсолютно неспособным к сопротивлению жертвам и способной только к бесцельной и безответственной рефлексии прослойке между двумя категориями (это я о себе и подобных), дали свободу, точнее волю, поскольку по-другому свободу мы не понимали никогда и не понимаем;
— с лагерных вышек сняли пулеметчиков, собак увели, ток в проволоке отключили, а больше не сделали ничего.
Так как же мы можем жить в такой нашей стране?
Таки плохо.
Мы пойдем другим путем, но туда же
Во многих офисах англоязычных стран, а кое у кого из англоязычных и дома висят таблички со следующим текстом: "Закон Мерфи. Ничто не получается так просто, как кажется сначала, все требует больше времени, чем вы ожидали, и если что-нибудь плохое может произойти, то оно произойдет... в самый неподходящий момент из возможных. Примечание О`Рейли. Мерфи был оптимистом." Перевод мой, но близкий к тексту.
Я думаю, что Мерфи и О`Рейли — не только остроумные, но и просто неглупые ребята.
Не было страны, которая по дороге к нынешнему процветанию, благоденствию, социальным гарантиям, политической корректности и прочему счастью миновала:
— захват власти далеко не лучшими, а самыми бессовестными;
— кровавое установление границ;
— нищету большинства;
— быстрое и неправедное обогащение безнравственного меньшинства;
— национальные, или расовые, или те и другие конфликты внутри государства;
— вражду с соседями из-за этнических, религиозных, а чаще всего экономических причин, прикрытых первыми двумя;
— периодические финансово-экономические катаклизмы, кризисы и крахи, когда одни сигали из окон, а другие делали новые миллиарды.
И так далее.
Но народы этих стран, многие десятилетия (столетия) вынося все перечисленное, выносили и свободу. Возможно, им помогала какая-нибудь правдивая шутка, вроде закона Мерфи. Что они к концу этого века имеют за свое долготерпение, см. выше.
Некоторые же, наиболее нетерпеливые — например, мы и немцы — в завершающемся веке решили со всеми безобразиями покончить разом, начав, естественно, со свободы. Что имели к сорок пятому году они и что имеем мы, см. историю и вокруг. Покрутились в царстве пролетарской или арийской справедливости, равенства (пролетариев или арийцев) и братства (кроме как с буржуями и унтерменшами) — и вернулись к дико скомпрометированной, чреватой капиталистическим грабительством, вечными кризисами и обязательным неравенством свободе, будь она неладна. Покрутились, только время потеряли, они-то поменьше, всего двенадцать лет, а мы... Ну, не будем.
Но деваться некуда. С какой стороны ни обходи клумбу, сколько кругов ни делай, выйдешь к той же речке, где щука все еще жрет кого попало, а пескарь все еще прячется, если повезет. А удается держать в узде хищные инстинкты с помощью прогрессивного налога и прочих достижений гуманизма, одновременно обеспечивая пескарикам достаточное прокормление социальными программами, только в давно и хорошо окультуренном пруду.
Но когда же, когда?! И будет ли здесь вообще когда-нибудь зеркально-чистая, хотя и стоячая гладь?
Предлагается хорошая отдельная страна. Начат евроремонт. Возможны варианты
А какие, собственно, варианты?
Первый вариант.
Генерал делает заявление, что ему остонадоели воры в Москве и их покровители в самом центре Москвы. Он тут подумал, посоветовался с одним человеком из этих, умных и решил страну, так бы ее и так, спасти. Немедленно на улицы обруганной спасителем столицы выходят все не воры, к ним спереди присоединяются вечные борцы за счастье трудящихся, Таманская и Кантемировская дивизии не могут завестись, потому что за солярку полгода не плачено, с Чуйской Шупой нет связи. Небольшая артиллерийская перестрелка между частями, верными Центробанку, и отрядами, поддержавшими рынок. Трудящиеся громят обменные пункты. Подтягивается Тульская дивизия, с марша вступает в бой с законным вооруженным формированием, возглавляемым одним депутатским помощником из измайловской группировки. Генерал делает заявление, что Россия спасена. В студии слышен выстрел, трансляция заявления прерывается. Победившие трудящиеся восстанавливают курс доллара, он гордо реет над Спасской башней.
Второй вариант
Идут титры: "Прошло два месяца". Крупно — курс доллара: "$1 = 0,65 руб.". Общий план: по Тверской снова едут "мерседесы" вперемежку с бронированными джипами-деньговозами. Звуковая дорожка — выпуск последних новостей: "Сегодня в Кремле исполняющий обязанности президента, премьер-министра, министра финансов и президент Центробанка встретился со своим специальным уполномоченным при золотом запасе Соединенных Штатов Америки. Во время встречи было сообщено, что очередной транш весом в сто тонн в настоящее время грузится на подводную лодку 'Комсомолец-2' и прибудет в хранилища уполномоченного банка 'Коммерческо-привилегированный рабочий фонд' (КПРФ). Исполняющий обязанности всей исполнительной власти отметил, что это позволит выдать шахтерам Кузбасса зарплату за ряд последних лет. Теперь о других новостях. Курс доллара сегодня находится в коридоре, этот коридор банка КПРФ охраняется силами таджикских миротворцев..."
Третий вариант
А черт его знает.
Чем сердце успокоится
Все равно, ни за что, ни из какого сценария он не вернется. Он невозвращенец, и я остаюсь с героем. И надеюсь, что страна — пока тоже невозвращенец.
Тогда шанс есть.
АЛЕКСАНДР КАБАКОВ