30 августа российский борец Александр Карелин стал восьмикратным чемпионом мира. Такого не добивался еще ни один борец в мире. Но в интервью корреспонденту "Ъ" Валерии Мироновой Карелин говорил не только о борьбе.
Александр Карелин. 20 сентября будет 31 год. Выступает с 1988 года, трехкратный олимпийский чемпион по греко-римской борьбе, десятикратный чемпион Европы, восьмикратный чемпион мира, за всю карьеру не проиграл ни одной схватки. Живет в Новосибирске. Женат. Есть ребенок. Герой России, полковник налоговой полиции.
— Вас когда-нибудь били? В школе, в саду?
— Конечно, в школе особенно.
— За что?
— Да за то, что постоянно встревал куда не надо. По размерам я всегда был крупным, но в ранней юности мне доставалось, как взрослому.
— Поэтому пришли в борьбу?
— Нет. Я поначалу занимался всем подряд — боксом, штангой, лыжами, волейболом, баскетболом, плаванием.
— Не было у вас потом желания отомстить тем, кто вас бил?
— Никогда!
— Что вас сейчас может заставить применить силу в обыденной жизни?
— Если холодильник нужно поднять на 10-й этаж, а лифта нет.
— А по отношению к человеку?
— Для этого есть сила слова, и она слишком велика. Мне с самого детства по сей день категорически не хотелось, чтобы окружающие меня воспринимали исключительно по поговорке "Сила есть — ума не надо". Поэтому мальчишкой еще задумался: неужели все крупные обязательно сильные и неумные? И теперь уже точно уверен: это совершенно не так. Так что мотивация к тому, чтобы меня воспринимали не как набор параметров — рост метр девяносто, размер головы 65-й, ноги — 50-й плюс крупные черты лица,— у меня была мощной.
— Не доставляют ли вам нестандартные габариты излишних хлопот в повседневной жизни?
— Дело в том, что я ведь не каждый день хожу в магазины и не покупаю себе 365 пар обуви в год. Действительно, существуют определенные сложности, но они не столь значимы.
— Однажды вольник Леван Тедиашвили вышел на ковер вместо заболевшего самбиста и стал чемпионом по самбо...
— Я тоже имею звание чемпиона внутренних войск СССР по самбо.
— А если вас поставить в пару с вольником?
— Я не люблю всяких "если бы да кабы".
— Не притупили ли ваши постоянные победы интереса к соперникам как таковым?
— Мне перед ними стыдно.
— Перед ними или за них?
— Именно перед. Узаконенный эгоизм какой-то получается. Представляете, сколько раз я его уже проявлял? Словом, чувствую я себя порядочным засранцем. Люди-то тоже хотят выиграть. За ними семьи, тренера, школа, традиции борьбы... Стыдно перед ребятами, конечно. Но не побеждать я не могу.
— А внутренние слабости у Карелина есть?
— Если говорить о слабостях, то есть у меня одна, причем довольно серьезная для спортсмена. Это слабая внутренняя самоорганизация.
— То есть, условно говоря, вам лень встать в полседьмого?
— Леность и слабая самоорганизация, я думаю, не одно и то же. Можно быть достаточно трудолюбивым, но недостаточно организованным. Мне трудно, конечно, о себе говорить вообще. Ведь я рискую впасть в субъективизм. И все-таки полагаю, что если и страдаю от чего-то, то только от отсутствия именно самодисциплины, которая живет во мне лишь в зачаточном состоянии.
— Например?
— Возьмем те же сборы. Иногда я не могу вовремя остановиться, увлекшись какой-то книгой, и прибегаю в раздевалку за минуту до начала тренировки. Когда бежишь, понимаешь, что ты неправильно сделал, нужно было оставить оставшиеся две страницы на потом. Ведь две потраченные на них минуты для восприятия книги ничего не решают. Куда важнее для спортсмена за эти же две минуты дойти до зала спокойно. Я считаю, что внутренняя самоорганизация, если бы она у меня была, четко все разграничивала бы — как в таблице. Понимаете, о чем я говорю?
— Что вы сейчас читаете?
— Именно сегодня? "Братьев Карамазовых" Достоевского.
— В первый раз?
— Ну, конечно, в школе я читал. Приобщался. Но там, во-первых, все было с купюрами. А во-вторых, может быть, года два как я вообще смог понимать, кто это такой — Достоевский и о чем он пишет вообще.
— Почему вы именно сейчас обратились к Достоевскому?
— Мотивации не было никакой. Я вообще не читаю модную литературу. Мне все равно, что обо мне подумают, если в компании я не смогу вовремя ввернуть, что, мол, да, и я читал этот бестселлер. А раньше я читал только американцев и англичан. Конечно, к ним я обратился уже после того, как освоил "Таис Афинскую" Ефремова и произведения других наших писателей-романтиков. Но первыми писателями, которые первыми приобщили меня к серьезной литературе, были американцы и англичане. Точнее, Драйзер и Моэм. И Ремарк в какой-то степени. Но больше именно англичане и американцы. Потому что, как это ни парадоксально, именно они писали о том, что у нас сейчас происходит. Я имею в виду прежде всего внутренние человеческие ощущения и переживания. А русских классиков я, честно говоря, просто не понимал. Не хватало мозгов. Ну не мог я усвоить и переварить смысл нашей литературы, хотя и пытался читать и Достоевского, и Булгакова, и Толстого. Лев Толстой, на мой взгляд, пишет обо всем вообще. Булгаков слишком аллегоричен. А вот Достоевский... Он пишет о россиянах. Не о русских вообще, а обо всех национальностях, населяющих Россию. Он дает истинное представление о том, кто мы такие, почему мы так мучаемся.
— Теперь вы можете ответить на эти вопросы?
— Думаю, да. Корень всех наших бед — хроническая нехватка национального самоуважения. Это моя точка зрения. Мы всегда в нашей богатейшей истории готовы были воспринимать любые акценты, воспроизводить их на нашем чрезвычайно богатом языке. Но при этом никогда почему-то не думали о том, что сами по себе мы самобытны. То же самое происходит сейчас с экономикой, социальной сферой, со всем остальным. Мы забываем о том, кто мы такие. Возможно, я употребил неправильный термин — "национальное самоуважение", но, по-моему, это так.
— Жизнь на виду, видимо, накладывают отпечаток на ваш характер?
— Жизнь на виду никогда не идет на пользу. Становишься менее искренним. И больше начинаешь дорожить сокровенным. И когда меня пытаются все чаще вытолкнуть под свет юпитеров, то у меня возникает ощущение, что мой внутренний мир — это только мое. Нельзя это высвечивать, просвечивать тем более.
— Не показалось ли вам, что вас в очередной раз вытолкнули под юпитер, присвоив после олимпийской победы в 1996 году звание полковника налоговой полиции?
— Нет.
— А в чем выражается ваша деятельность как полковника налоговой полиции?
— Встречный вопрос: почему Владислав Третьяк был полковником?
— Он выступал за ЦСКА.
— Конечно, аббревиатура ЦСКА для уха привычнее. К рынку никто из нас не привык. И не всем понятно, что налоговая полиция — это рыночное порождение. Не было бы рынка в России — не было бы налоговой полиции. Когда я в 25 лет носил звание майора внутренних войск, никто внимания на это не обращал. Потому что я был динамовцем. А присвоение спортсменам-динамовцам офицерских званий было устоявшимся механизмом. Раньше у "Динамо" было два учредителя — КГБ и МВД. А сейчас, думаю, у нас около десятка федеральных служб. Я и остался динамовцем.
— Вы навсегда останетесь в налоговой полиции?
— Когда с распадом СССР колыхнулось "Динамо", то именно налоговая полиция сказала о том, что ведомственный спорт должен остаться. И когда речь шла о сокращении команд, именно налоговая полиция многим предложила нормальный социальный статус. Когда я звонил незнакомым людям — правда, сейчас их становится все меньше — и говорил, что я Карелин, олимпийский чемпион, мне отвечали: ну и что? Но когда я говорил, что я полковник налоговой полиции, то чувствовал, как собеседника судорогой сводит. Многие думали, что же я должен был сделать такого, чтобы в 30 лет стать полковником?
Так что я обрел куда более весомый статус, нежели статус просто спортсмена. Помните, как в учебнике обществоведения было написано, что советские спортсмены своими достижениями доказывают преимущество социалистического образа жизни? Вот этим же самым я занимаюсь и сейчас. Да, я не участвую в оперативных действиях, но я пропагандирую отношение к спорту непосредственно в рядах федеральной службы, пропагандирую высокое звание налогового полицейского. Но когда спорт уйдет из моей жизни, я не могу утверждать наверняка, что стану именно налоговым полицейским.
— У вас есть своя точка зрения на финансовый и политический кризис в России?
— Я более чем уверен, что до глобальной катастрофы дело все-таки не дойдет. Потому что сейчас наконец стало понятно, что нельзя завезти в Россию все. Нужно и самим что-то производить. Нельзя и все вывезти из России, потому что это самим пригодится. У нас на сегодняшний день существует три ярко выраженных звена власти: президентские структуры, правительственные и парламент. Мне порой кажется, что они вообще забыли, для чего поставлены. Они не думают о государственных интересах, а думают о собственной значимости.
— А будь вы сейчас думцем...
— Я никогда не буду думцем, потому как считаю, что нужно зарекомендовать себя для начала реальным человеком, чтобы пытаться потом какими-то умозаключениями и теоретическими выкладками влиять на судьбу такой страны, как Россия.
— Допустим, к власти придут коммунисты...
— Ну и что? У современных коммунистов только лозунги остались старыми. Если они настолько коммунисты, почему они не ездят на "Волгах" и не носят костюмы фабрики "Большевичка"? Сейчас это политики цивилизованного уровня, они понимают, что такое image, publicity и public relations. Сейчас можно называться как угодно. Хоть груздем или масленком, лишь бы в короб попасть. На самом деле и они понимают, что мы должны принять нормы цивилизованного мира, давно доказавшего свою жизнеспособность. Правда, когда коммунисты говорят, что нужно вернуть социализм, они упускают из виду одну важную вещь: если бы не было демократии, то не было бы и многопартийности. Тем не менее я с уважением отношусь к коммунистам, потому что коммунисты, ранние коммунисты, советские коммунисты,— это моя мама. Моя мама — коммунист всю жизнь. Рабочая, потом совслужащая. Она и на работе выкладывалась полностью, и в свободное от работы время занималась еще общественной нагрузкой. А сейчас освобожденные должности — это все фальшь. Тем не менее я уверен, что нашу страну нельзя свернуть, кто бы ни пришел к власти. А сейчас каждая из партий пытается найти нужный душе избирателя аккорд. И больше всего это удается тем, кто меньше всего делает и больше всего критикует. Так всегда.
— Как вы думаете, когда вам придется сказать себе "стоп" как спортсмену?
— Думаю, этого не потребуется. Найдутся люди, которые мне это скажут. Естественный отбор, знаете ли, штука серьезная.
— А вы думали о том, что когда-то все-таки проиграете?
— Я всегда думаю совершенно о другом. Каждую тренировку я думаю о том, что мне нужно сделать для того, чтобы соответствовать месту, которое я занимаю в сборной команде.
Когда я говорил, что я олимпийский чемпион, мне отвечали: ну и что? Но когда я говорил, что я полковник налоговой полиции, то чувствовал, как собеседника судорогой сводит