"Только на путях построения материально-технической базы коммунизма можно выиграть экономическое соревнование с капитализмом, всегда поддерживать оборону страны на уровне, позволяющем сокрушить любого агрессора".
Из воспоминаний генерала И. В. Илларионова, помощника министра обороны Д. Ф. Устинова
В 1976 году Брежнев назначил Устинова министром обороны. Я знаю, что до этого некоторые товарищи пытались с ним вести разговоры на эту тему: "Вот бы, Дмитрий Федорович, вам в Министерство обороны пойти! Промышленность бы заработала как следует!" Он такие разговоры сразу обрывал: "Что вы, не знаете, что я не военачальник!" Промышленность он действительно знал великолепно и многое сделал для нее. А стратегию он изучал уже в Министерстве обороны.
Дмитрий Федорович многих тонкостей армейских не знал. Не только в том смысле, какой генерал относится к какой группировке. Он нажимал на руководство министерства, наседал на них, особенно в части быстрейшего освоения новой техники. Заставлял их участвовать в испытаниях новых систем, ездить в конструкторские бюро. А они все время рвались куда-нибудь в округа съездить, что-нибудь проверить. Дмитрий Федорович сердился. "Хватит,— говорит,— вам по частям болтаться!" Он не понимал, что при существовавшей системе призыва на срочную службу армия представляла собой гигантский учебный центр. И сохранять боеготовность можно, только когда каждый воинский начальник все время контролирует подчиненных и ход подготовки.
Ну а когда возникли серьезные стратегические вопросы, он начал разбираться серьезно. А вникнув во все, любил на крупных учениях загнать в тупик больших военных. И продолжал жестко спорить с ними по вопросам техники. Выступит кто-нибудь, что эта пушка, мол, не годится для войны. Устинов сразу: "Ну-ка, скажи мне ее данные". Тот начинает запинаться и мычать. "Значит, ничего ты про эту пушку не знаешь,— констатирует Устинов.— Езжай и разучивай. Потом придешь мне доложишь". У него маршалы, как курсанты, зубрили тактико-технические данные оружия. А отношение их к Устинову изменилось, как только он одного-двух больших генералов снял со своих постов. Тут сразу все недовольные затихли. Правда, не все кадровые решения Дмитрия Федоровича были правильными. Он, например, начал выдвигать Огаркова. Тот много раз приходил к Дмитрию Федоровичу в ЦК и чем-то ему понравился. Сначала Огаркова назначили председателем Гостехкомиссии. А потом — начальником Генерального штаба вместо маршала Куликова. Но когда Огарков вошел в курс дела, у них начались некоторые столкновения. Огарков по стилю работы оказался очень похожим на Хрущева: хлебом не корми, дай что-нибудь преобразовать и переделать. Сплошные перестройки. А это развал работы. Он предложил, например, создать главные командования направлений — достаточно изолированные структуры. На Дальнем Востоке, юге и западе. Дмитрий Федорович возражать не стал. А потом собрал своих заместителей и предложил им подумать, кто из них сможет возглавить эти направления. Все молчат. Мы знали, что маршал Куликов рассчитывал возглавить западное направление. Он командовал войсками Варшавского договора и вместо этой представительской должности рассчитывал получить что-то посущественней. И как только он предложил себя, Дмитрий Федорович сказал, что он нужнее на своем месте. А вот Огарков никак не ждал понижения. И вдруг Устинов, обращаясь к нему и генералу армии Соколову, говорит: "Имейте в виду, что на такую ответственную работу нужны такие опытные люди, как вы". Оба заволновались. "Ты, Николай Васильевич,— говорит Огаркову,— должен возглавить западное направление". После этого совещания я зашел к Огаркову. Он сидит грустный, спрашивает: "Не знаешь, за что он меня так?" "Как за что? — отвечаю.— Вы же это дело предложили. Вы — автор. Вы доказывали его необходимость. Вот Дмитрий Федорович и предложил вам возглавить самый ответственный участок".
Помогали Устинову хорошие отношения с Брежневым. Дмитрий Федорович был полностью, я бы даже сказал, подчеркнуто лоялен Леониду Ильичу до последнего дня его жизни. Ведь со второй половины семидесятых было понятно, что Брежнев распадается на глазах. Тексты речей ему печатали здоровенными буквами. И даже при этом он сбивался. Страшное дело! У меня были доверительные отношения с помощником Брежнева Александровым. Он был человеком очень сдержанным, но иногда разойдется и пойдет говорить: "Ведь какое здоровье у него? Один инфаркт, второй, инсульт, третий инфаркт. И ведь едет на юг — купается в море, едет в Завидово — стреляет дичь. Чем это кончится, я не знаю..."
Когда мы были в Вене, на переговорах с американской делегацией и подписании договора о сокращении вооружений, Брежнев уже плохо шевелился. По бумажке еле прочитал речь, пообнимался и поцеловался с Картером. На том все и кончилось. И там резидент ГРУ дал мне целую папку разных материалов из зарубежных источников о состоянии здоровья Брежнева. Вернулись в Москву. Говорю Устинову: "Дмитрий Федорович, вот мне дали такую папку". Он как узнал, что там, сказал: "Я и так все знаю. Сожги это все немедленно".
Потом, помню, неожиданно скомандовали изменить весь ритуал встречи зарубежных гостей. Раньше было так: самолет гостя останавливался примерно в ста метрах от здания аэропорта, между ними прокладывалась красная дорожка, выстраивался почетный караул и встречающие. Гость с хозяином проходили вдоль его строя, караул делал круг и проходил перед ними. А тут новшество: приказали самолет подгонять к самому зданию. Почетный караул сразу проходит торжественным маршем, и на том церемония кончается. В западной прессе сразу отклики. Мол, до того дошло, что Брежнев не может пройти ста метров, и т. д. И ведь это было правдой. Генсек приезжал на работу в ЦК или в Кремль и говорил по телефону с некоторыми первыми секретарями обкомов, министрами. Потом обедал и в комнате отдыха ложился спать. Часа три спит, потом примет кое-кого из секретарей ЦК и едет домой.
Мы с другим помощником — Туруновым пришли к Устинову. "Дмитрий Федорович,— говорим,— ну как же так! Надо же ему сказать, что пора уходить". Он взбеленился: "Кто вам сказал такую вещь?!" Никто, говорим. Сами видим, что делается. Так ведь дальше нельзя. "Вы что,— говорит,— не понимаете, что Леонид Ильич — наше знамя! Вы представляете, что у нас будет твориться в стране, если он уйдет?" "Да ничего не будет,— отвечаем.— Вы же все остаетесь" Он рассердился: "Ну хватит вести этот разговор. Запомните: он наше знамя и будет оставаться во главе страны столько, сколько сможет".